Она друг Пушкина была. Часть 2 - [77]

С Алопеусом я танцевала une française[173], но он вздумал сидеть рядом со мною во время всех остальных танцев, что вызвало злые намёки на мой счёт со стороны Софи Карамзиной. Мне всё это было очень неприятно.[174]

Имя графа встречается и в переписке С. Н. Карамзиной с братом. Она с упоением сообщает ему о мазурках и кадрилях, которые танцевала с графом.

Любопытен в дневнике Фикельмон портрет другого кавалергарда — графа Дмитрия Николаевича Шереметева:

Граф Шереметев, гвардеец, стал обращать на себя внимание своим красивым лицом. Этот юноша ещё очень молод, чтобы нравиться, но высок, строен, с красивыми чертами, несколько неуверенным взглядом, всё ещё без особого выражения, если не считать застенчивости, прикрываемой самоуверенным видом, который можно принять и за суетность. В будущем он может стать очень красивым, если продолжит вращаться в хорошем обществе и если его не разбалуют. — Запись 24 сентября 1833 г.

Дмитрию Николаевичу в эту пору было 27 лет, но он выглядел значительно моложе — Долли приняла его за зелёного юнца. Он был правнуком знаменитого фельдмаршала Б. П. Шереметева. Богач, владелец Кускова и Останкина. Говорят, что в его особняке на Фонтанке Пушкин позировал Кипренскому. А в 1835 г. скандальная история, разыгравшаяся в обществе вокруг его наследства, спровоцировала Поэта на дорого стоившую ему сатиру «На выздоровление Лукулла»[175].

Имя Бреверна часто мелькает в компании молодых людей, вьющихся вокруг посланницы. При ближайшем рассмотрении прежний романтический ореол исчез. Фикельмон рисует его новый портрет. В нём насмешка к модели и самоирония над своей способностью награждать людей желаемыми качествами.

Бреверн, кавалергард, со своими усами — чудесен. Он — красивый объект для кокетства на расстоянии — в театре, на прогулке, на балу. Можно приписывать всевозможные прекрасные, благородные, возвышенные мысли этой красивой, серьёзной и бледной физиономии, но вблизи, в разговоре с ним, замечаешь многое, чего ему не хватает, и прежде всего столь редкого отпечатка самочувствия, а оно так бы подходило к этому лицу. — Запись 27 июля 1832 г.

Через полгода Долли добавляет новые штрихи к образу кавалергарда: Бреверн красив своей сильной бледностью и серьёзными, немного мрачными глазами, но что кроется за ними? Может быть, благородная душа, но невысокая культура и определённо много фатовства. — Запись 14 декабря 1832 г.

Ещё один блестящий кавалергард из ближайшего окружения Фикельмон — Григорий Яковлевич Скарятин, поручик, штаб-ротмистр, а с 1836 г. ротмистр полка императрицы. В пушкинистику вошёл через рассказ Долли о поездке ряженых в крещенский вечер 12 января 1830 г. В ней принимали участие сама Долли, её мать и сестра, Пушкин, Геккерен, князь Фридрих Лихтенштейн и Скарятин. Вскоре после своего прибытия в Петербург посланница познакомилась со Скарятиным и его другом, однополчанином, корнетом, позднее поручиком, полковником Михаилом Петрово-Солово. И отметила — Соловой (так переиначивали тогда фамилию Петрово-Солово) — добродушный малый, Скарятин — красивее лицом, с мягким меланхоличным взглядом. Пушкин был знаком также с братом Григория — Фёдором Скарятиным. И с братьями Михаила Солово — Григорием — поручиком, а с 1834 г. штаб-ротмистром Кавалергардского полка, и Николаем — выпускником Пажеского корпуса. Поэт встречался с кавалергардами в салоне Фикельмон, в котором все они были завсегдатаями.

Особенно была привязана Фикельмон к Григорию. В двадцатичетырёхлетнем кавалергарде было ещё много юношеского озорства, гусарского лихачества, беспечности. Его непосредственность восхищала Долли до такой степени, что она посвятила целую страницу описанию одной из его проказ. Однажды, в сочельник 1832 г., Скарятин по обыкновению, как это делал почти каждый вечер, заехал к посланнице на своих санях для вечерней прогулки. Время было позднее — половина двенадцатого. Но для аристократов, ночи напролёт проводящих на балах, ничего неприличного не было в столь позднем визите. Дарья Фёдоровна прихватила с собой матушку. Скарятин обещал показать обеим дамам острова в зимнем убранстве. Пейзаж был в самом деле завораживающим, словно с рождественской открытки: запорошенные свежевыпавшим снежком деревья, тут и там мелькающие огоньки в загородных усадьбах и эта огромная круглая луна. Неожиданно перед санями появились три всадника. Дорога становилась всё пустыннее. Лошади с всадниками продолжали трусить рысцой впереди саней. Всё это не на шутку испугало дам. А Скарятин, чтобы нагнать ещё больше страху, признался, что не прихватил с собой оружия. Но пообещал, в случае чего, пустить в ход кулаки. Всадники замедлили ход и пропустили сани вперёд. При свете луны дамы увидели, что это были черкесы. Неожиданно, припустив галопом, они догнали повозку и окружили её. Скарятин, как и обещал, бросился на них с кулаками. От страха Долли и Елизавета Михайловна были ни живы ни мертвы. Посланница обречённо зажмурила глаза. Один из черкесов приблизился к саням с пистолетом в руках и, вглядевшись в лица путешественниц, громко сказал товарищам, что это не те люди, которых они поджидали. Кучер громко ругался, черкес размахивал перед его носом пистолетом, а дамам пригрозил пристрелить их, ежели будут шуметь. Разбойники галантно выразили желание эскортировать сани до Петербурга. Двое вскочили на коней, а третий, самый зловещий с виду, встал на запятки. У Елизаветы Михайловны начался нервный припадок, а Долли тряслась от испуга. Состояние дам положило конец представлению. «Разбойники» стали корчиться от смеха. Всё это оказалось милым рождественским розыгрышем. Черкесов изображали три брата Солово. Долли, успокоившись, от души смеялась над их выходкой. Но её матушка ещё долго не могла прийти в себя. Почётный кортеж сопровождал их до самого дома…