Она друг Пушкина была. Часть 1 - [155]

— армия стала единственной его школой! Стоит ли удивляться, что на всю жизнь остался безграмотным. Новая честь — перевод в Лейб-Кирасирский Ея Величества полк. И наконец, — первое испытание всех этих по заслугам или не по заслугам экспромтом приобретённых чинов — Аустерлиц, 1805 год. Вот где юный герой проявил доблесть — он был ранен в ногу и приказал своему полку отступить в самый решительный момент битвы. А попросту бежал с поля сражения. Граф Ланжерон в своих воспоминаниях утверждал — ранение было мнимым, поступок «храбреца» привёл в негодование командующих — князя Багратиона и графа Витгенштейна. В сентябре 1807 г. Витт во гневе швырнул им в лицо прошение об отставке. И постарался распространить слух о своём намерении вызвать обоих на дуэль. Император поверил в серьёзность угрозы и издал рескрипт — во избежание поединка учредить за Виттом надзор. Первый мат в жизни удачливого Ивана Осиповича. И почти наверняка — шах. Выбора не было. Позор можно было смыть только кровью. Дуэль означала опасность для жизни. Потерянная же честь — неминуемый крах карьеры. Лесенка, по которой Витт так стремительно карабкался вверх, рухнула. Единственный выход — бежать за границу. Он сумел без паспорта добраться до Вены. В 1809 году вместе с горсткой бывших российских подданных поступил волонтёром во французскую армию. Он, российский офицер, сражался против русской армии при Асперне, Ваграме, Голабрюнне и Знаиме. Но странно даже не это. Ведь Витт был космополитом по натуре. И как сказал Мицкевич, он сам толком не знал, к какой национальности принадлежит и какую религию исповедует. Удивительно то, что в 1812 году русский император простил ему измену и возложил на него формирование четырёх казачьих полков в Киевской и Подольской губерниях — из крестьян, мещан и безземельной шляхты (так называемой чиншевой, арендовавшей землю у крупных помещиков). Оказалось, что измены-то никакой и не было. С 1809 г. Витт был завербован в тайные агенты и исполнял поручения особенной важности, которые лично возлагал на него Александр. Об этом сам Витт хвастается в письме к Дибичу в начале 1826 г. Следующая ступенька в карьере Витта — бригадный командир новосозданных казачьих регулярных полков. В октябре 1812 г. произведён в генерал-майоры. С этими полками он прошёл всю Отечественную войну, сражался в Европе и закончил поход в Париже. Он несколько раз удостаивался высочайшего благоволения и украсил грудь несколькими орденами. После окончания войны командовал Украинской казачьей дивизией, а когда она была упразднена в 1816 г. — 3-й Украинской уланской дивизией. Через год сформировал Бугскую уланскую дивизию — основу южных военных поселений. Надо отдать ему должное — администратором он был расторопным. В 1818 г. Александр I произвёл смотр новосозданному аракчеевско-виттовскому детищу и остался весьма доволен. Всё, что я видел сегодня, превзошло мои ожидания, — объявил он Витту. Генерал был окончательно «прощён» и в благодарность за труды получил звание генерал-лейтенанта.

В этот новый триумфальный период своей жизни Витт встретил Каролину Собаньскую. В «Сборнике биографий кавалергардов» я видела его портрет. Он совсем недурён — большой лоб, курчавые волосы, баки, щёточка усов и взгляд с прищуром — взгляд победителя, очень уверенного в себе человека, охотника до женщин. Да, он определённо должен был им нравиться. Говорят, был весёлым, добродушным, с тонким умом. Сыпал прибаутками, пословицами. Каролине подходил этот преуспевающий генерал с украшенной орденами грудью. Белокурая стройная красавица в свою очередь прекрасно вписывалась в антураж бонвивана. Витт был женат на Йозефе Валевской, урождённой княгине Любомирской, дочери князя Каспара. Он хотел развестись с ней и жениться на Собаньской. Но жена не давала развода. Гордая прекрасная Каролина согласилась на роль наложницы. Она с достоинством переносила двусмысленность своего положения. Вспомним слова всё того же злоязычного Вигеля: В унизительном положении (любовницы Витта) какую твёрдость она умела показывать и как подниматься над преследующими её женщинами! <…> Много в этом случае помогали ей необыкновенная смелость (ныне её назвал бы я наглостью) и высокое светское образование. Стремлюсь не быть пристрастной к своей героине. Моё желание представить её таковой, какой она была на самом деле, — доброй, расточительной, щедрой, умной, расчётливой и ловкой, ангелом и грешницей. Одним словом — прекрасной Женщиной со всеми её достоинствами и пороками, которую любили два великих поэта. И вновь задаю вопрос: неужели только материальные блага, высокое положение Витта заставило её пойти на связь с ним? Неужели божественно красивая женщина, при этом гордая, аристократичная и не совсем, как утверждают, бедная (муж до развода в 1825 г., да и после давал ей с дочерью изрядное обеспечение) не могла составить более подходящую партию? Может быть, прав был проницательный Николай I, утверждая, что она использовала Витта, водила его за нос? Примем — пока априори — моё предположение: Собаньская пошла на это сожительство для того, чтобы помогать национальному патриотическому движению Польши. История освободительной борьбы поляков и участие в ней рода Ржевуских разве не иллюстрируют этот неизбывный — удивительный и восхитительный — патриотизм как свойство национального характера? Припоминаю встречу с одним польским эмигрантом в Лорет-де-Маре — курортном местечке под Барселоной. В ресторане пансионата наши столики оказались рядом. Я с первого дня обратила внимание на этого человека — типично славянская внешность, мягкий, грустный взгляд, трогательно-нежное отношение к двум маленьким сыновьям. Он выгодно выделялся среди развязношумного общества немецких бюргеров. Вскоре мы познакомились. Со слезами на глазах рассказывал мне о своей многострадальной, отчаянно борющейся за свободу Польше. О своём участии в диссидентском движении. Последовавшей высылке за пределы страны. Скромной должности врача в государственной больнице маленького городка в Западной Германии. А ведь в Кракове был ведущим специалистом. Его коробило пренебрежительное отношение немцев к инородцам. Он говорил о своих ночных кошмарах, рождаемых болезненной тоской о родине, о снах — а в них всё та же