Она друг Пушкина была. Часть 1 - [153]
А вот ещё одно, незавершённое — не ей, но и о ней тоже:
В общем-то не густо. У семейного Пушкина всё меньше стихов, всё больше прозы. Поищем среди прозаических произведений. Вот где её след — в начатых в 1834 г. повестях «Мы проводили вечер на даче…» и «Египетские ночи». Горестные раздумья о судьбе Собаньской (она-таки добилась своего — вышла наконец замуж за Витта!) эхом откликнулись в образе Клеопатры. Тема стихотворения 1824 г. стала сюжетом этих двух произведений.
Молодой человек, стоявший у камина (это, конечно же, сам Пушкин, вот и его привычка — с скрещёнными руками опираться на стенку камина или косяк двери), <…> в первый раз вмешался в разговор.
— Для меня, — сказал он, — женщина самая удивительная — Клеопатра.
— Клеопатра? — сказали гости. — Да, конечно… однако почему ж?
— Есть черта в её жизни, которая так врезалась в моё воображение, что я не могу взглянуть почти ни на одну женщину, чтоб тотчас не подумать о Клеопатре.
— Что ж это за черта? — спросила хозяйка. — Расскажите.
— Не могу, мудрено рассказать.
— А что? разве неблагопристойно?
— Да, как почти всё, что живо рисует ужасные нравы древности.
— Ах! расскажите, расскажите.
— Ах, нет, не рассказывайте, — прервала Вольская, вдова по разводу, опустив чопорно огненные свои глаза…
Вот она, Собаньская! — вдова по разводу с огненными глазами и её новой ханжеской привычкой чопорно опускать их. Герой, Алексей Иваныч, поломавшись, наконец изрёк неблагопристойную суть:
— Дело в том, что Клеопатра торговала своею красотою и что многие купили её ночи ценою своей жизни…
— Какой ужас! — сказали дамы. — Что же вы тут нашли удивительного?
— Как что? Кажется мне, Клеопатра была не пошлая кокетка и ценила себя не дешёво. Я предлагал ** сделать из этого поэму, он было и начал, да бросил…
В этой неоконченной повести Пушкин, во-первых, выражает смысл своего любовного кредо — о чём я говорила выше. Во-вторых, подводит итог печального опыта любви. Для этого он надевает маску героя Алексея Ивановича и заводит разговор о Клеопатре. Ему необходимо высказать всё, что у него на душе, — отравленная холодным отчаяньем любовь к Каролине, осознанная тщетность, точнее, крах высоких идеалов, разочарование в жизни и женщинах.
Эти итоги поистине безрадостны.
Горькая истина о девальвации слов и любви: — Неужто между нынешними женщинами не найдётся ни одной, которая захотела бы испытать на самом деле справедливость того, что твердят ей поминутно: что любовь её была бы дороже им жизни.
Вытекающая из этого минимальность требований к счастью: — А что касается до взаимной любви… то я её не требую: если я люблю, какое тебе дело?
Но несгибаемый максимализм в понятии смысла жизни: — Разве жизнь уж такое сокровище, что её ценою жаль и счастия купить? <…> И я стану трусить, когда дело идёт о моём блаженстве? Что жизнь, если она отравлена унынием, пустыми желаниями! И что в ней, когда наслаждения истощены?
А когда они истощены, когда великий художник, во имя какой-бы то ни было цели — корысти, пользы, блага земного и небесного, во имя каких-бы то ни было идеалов, чуждых искусству, — философских, нравственных или религиозных, отрекается от бескорыстного и свободного созерцания, то тем самым он творит мерзость во святом месте, приобщается духу черни. Так замечательно выразил это состояние души Поэта Д. Мережковский. В этой фразе — смысл форсированного ухода Пушкина из жизни. Нет ничего страшнее для таких, как он, людей — приобщение к духу черни!
В этом смысле новая встреча с Собаньской стала для Пушкина ещё одним катарсисом с обратным знаком. Смерть как очищение от бессмысленности безотрадного бытия, от мерзости во святом месте — храме души Поэта! Последняя в их жизни встреча. В 1836 году Каролина рассталась с Виттом и переселилась в Одессу. Две души — Александра и Каролины — затерялись в беспредельной вечности.
Служила, но кому?
В тридцатых годах нашего столетия среди документов секретного архива III отделения было обнаружено письмо Собаньской на французском языке. Оно было адресовано шефу жандармов Бенкендорфу. На письме — пометка: 4 декабря 1832 г. граф ей отвечал. Так появилось в литературоведении дело Собаньской. Татьяна Зенгер-Цявловская занялась его расследованием. Об агентурной деятельности польской аристократки писал ещё Вигель в своих «Записках». Но сообщению известного зоила раньше не придавали особого значения. Теперь его сведения подтверждались найденным посланием.
Тёмная лошадка Вигель, как известно, к женщинам не питал склонности. Однако же в своих «Записках» старался быть объективным хроникёром. Его первое впечатление от Собаньской — ослеплён её привлекательностью. Вопреки своему ослеплению зорко подмечал каждый поступок прекрасной Каролины и, не стесняясь в выражениях, злословил по её адресу. Пришло время и он прозрел. Слепящий свет истины вернул ему зрение: …
