Она друг Пушкина была. Часть 1 - [151]

— а затем исчезнет, и никогда, быть может, моя душа, её боязливая рабыня, не встретит её в беспредельной вечности.

Но что такое душа? У неё нет ни взора, ни мелодии — мелодия быть может…

Опровергая Пушкина, спешу сказать — Собаньская до конца осталась прекрасной. Прима Вера превратилась в пышную золотую осень. И ещё долго поражала всех своей неувядающей красотой. Она сумела ещё трижды выйти замуж — за получившего наконец развод Витта, затем за его адъютанта Чирковича, а после его смерти уже почти шестидесятилетняя пани в 1851 г. обвенчалась с Жюлем Лакруа (1809—1887) — романистом, поэтом, переводчиком, драматургом. Он был на семнадцать лет моложе её (Собаньская родилась не в 1794 г., как принято считать, а на два года раньше). Подобно другим, он воспевал очаровательную пани в стихах. Четырнадцать сонетов его стихотворного сборника 1872 г. «Позорный год» были посвящены ей — восьмидесятилетней, но всё ещё привлекательной Каролине. Моя спутница мужественна, и я остаюсь рядом с ней, — читаем в одном из сонетов. Но, пожалуй, строки из другого сонета Лакруа, «Франция и Польша. Моей жене», могут послужить самым веским аргументом для оправдательного приговора Собаньской: Франция и Польша, о сёстры, о вы, её две отчизны! Не отчаивайтесь, обагрённые кровью и истерзанные! Поистине ангел ещё молится за вас.

Как мудра чеховская сентенция: «После сорока лет человек сам отвечает за своё лицо!» Красота увядает, но облик может осветиться приобретённым в житейских испытаниях опытом — мудростью, доброй толерантностью к людям, смирением перед превратностями судьбы и духовной красотой, если она дана свыше. И наоборот, когда человек ничему не научился за четыре десятка жизни, озлобленность, душевная дисгармония искажают его черты. Собаньская относилась к той категории женщин, чьё очарование с годами не убывает, а напротив — наливается магической, влекущей силой. Жюль Лакруа вскоре после выхода в свет книги стихов ослеп. Каролина, как добрая самаритянка, до самой смерти (она умерла в 1885 г. в девяностотрёхлетнем возрасте) ухаживала за слепцом. Он пережил её на два года. Суровым приговором — катящейся вниз лавиной её прелестей — Пушкин совсем не думал оскорбить (или отрезвить?) красавицу. Он искал форму для выражения гётевской мысли о быстротечности жизни. Надеялся, что заставит прелестную дьяволицу проникнуться этой мыслью. А она, подобно Фаусту, воскликнет: «Остановись, прекрасное мгновенье!» Но не сумел. Роль Мефистофеля ему явно не удавалась. Было и нечто другое, что изменило Собаньскую и заставляло её сдержанно-холодно отвергать пылкие порывы Пушкина. Об этом он рассказал в стихотворении «В часы забав иль праздной скуки…»:

И ныне с высоты духовной

Мне руку простираешь ты

И силой кроткой и любовной

Смиряешь буйные мечты.

Твоим огнём душа палима

Отвергла мрак земных сует,

И внемлет арфе серафима

В священном ужасе поэт.

Собаньская стала рьяной последовательницей пиитистов, исповедующих отказ от земных радостей, очищение, духовное возвышение, смирение. Под влиянием её нравоучительных проповедей Пушкин пытался отвергнуть мрак земных сует. Но, как видим, сама мысль об отречении от всего того, к чему стремился буйными мечтами, приводила его в священный ужас. Он не был готов к этому. Он был ещё очень молод… Мысли о счастье грызли его. И он продолжал писать ей безумные письма…

В тот же день, 2 февраля, родилось ещё одно пылкое послание. Сохранился его черновик.

Сегодня 9-я годовщина дня, когда я вас увидел в первый раз. Этот день был решающим в моей жизни.

Чем более я об этом думаю, тем более убеждаюсь, что моё существование неразрывно связано с вашим; я рождён, чтобы любить вас и следовать за вами — всякая другая забота с моей стороны — заблуждение или безрассудство; вдали от вас меня лишь грызёт мысль о счастье, которым я не сумел насытиться. Рано или поздно, неминуемо, мне придётся всё бросить и пасть к вашим ногам. Среди моих мрачных сожалений меня прельщает и воодушевляет одна лишь мысль о том, что когда-нибудь у меня будет клочок земли в М[ассандре]. Туда я смогу совершать паломничества, бродить вокруг вашего дома, встречать вас (упиваться), вас мельком видеть…

У настоящей любви нет будущего — у неё только сиюминутность настоящего, а затем — прошлое и мучительно-сладостное воспоминание о нём. Создатели прекрасных легенд о любви знают это и разрешают этот парадокс смертью своих героев… С прекрасной Натали у Пушкина вообще не было прошлого. Ни тайны, ни магии, ни ритуалов. Ничего. Он просто не успел полюбить её. Она стала соломинкой, за которую ухватился утопающий Поэт. В ней он искал чистоты, надежды, спасения. Так же, как в Олениной. Он всегда обманчиво верил в спасительное всемогущество чистой Девы. Мысль о предстоящей женитьбе действительно породила в душе его тот катарсис, о котором я говорила во 2-й главе книги. Но в брак кинулся — как в пропасть! Был отчаянный страх перед бездной. Московская цыганка Таня Демьянова вспоминала приезд к ней Пушкина накануне свадьбы. «Спой мне, Таня, что-нибудь на счастье!» — попросил Поэт. «Ах, матушка, ах, государыня, что так в поле пыльно?»