Она друг Пушкина была. Часть 1 - [149]
Пушкин в Каролине нашёл всё, что могло наполнить его жизнь, — красоту, ум, сродную ему духовность, избыток жизненности, страстность и пылкость воображения, что совсем немаловажно — в земном плане — для буйной африканской натуры Пушкина и без чего совершенно невозможно существование его великой души Пророка. А ещё — понимание (помните в «Разговоре книгопродавца…» строку — Там сердце их поймёт одно). Этой одной-единственной его понимающей и была Она. Но и Он, только Он один, среди толпы холодной её страданья разделял — толпа забрасывала её, как некогда Магдалину, каменьями. А он, подобно Тому великому Человеку протягивал ей руку и утешал — Тебе один остался друг. Одним словом — родство душ в самом высоком, космическом понимании.
Он бежал и вновь возвращался. Хотел уехать за границу — не пустили. Засевший в сердце клин выбивал новыми увлечениями — Оленина, Закревская. Я к новым идолам несу мои мольбы… Фантазии больной души: Аннета — чистое созданье — возродит его. В ней была его надежда на спасение, очищение, прощение (Ахматова). Он поспешил сделать Олениной предложение. Ему отказали. Позднее родилась ещё одна сказка об его неудачном сватовстве: предложение не было принято из-за политической неблагонадёжности Поэта. Напротив — сама Оленина подтверждает: петербургское общество заискивало перед ним из-за милостей, оказываемых ему в то время императором. Он отвергнут, потому что был беден, некрасив и, по словам Олениной, заносчив и несносен. И совсем не нравился маленькой капризнице! А я воскликну: какое счастье для Поэта, что ему дали от ворот поворот! Впрочем, очень скоро он сам разочаровался в Аннете. В черновиках 8-й главы «Евгения Онегина» (декабрь 1829 г.) осталась строфа с весьма нелестным образом этой жеманницы, любившей так горделиво выставлять свою маленькую ножку:
А в другом варианте этого стиха досталось и родителям:
Закревская стала отдушиной мутной, застоявшейся, постоянно возбуждаемой Собаньской страсти. Ничего другого она не могла ему дать. Она водила его по опустошённым кругам своей обугленной души, — жестко, но справедливо сказала Ахматова. Баратынский назвал Аграфену Магдалиной. Пушкин — беззаконной кометой. Не очаровала она и Долли Фикельмон. О ней только раз упоминает посланница в дневнике. Запись 9 сентября 1829 г.:
Познакомилась с мадам Закревской, женой министра внутренних дел. Она не пользуется доброй репутацией в обществе — говорят, что ей не хватает того, что называется хорошим тоном. У неё довольно красивое личико, но с выражением, которое редко можешь встретить в салонах или, точнее, которое желали бы там видеть.
Влюблялся, разочаровывался. Потому что другие Любови — эрзацы чувств и разума потуги. Задумал жениться. Вообще брак представлялся выходом из тупика. Посватался к Олениной — слава Богу! — отказали. Летом 1829 года на Кавказ под чеченские пули. Но и там, на холмах Грузии, о ней: Мне грустно и легко; печаль моя светла; / Печаль моя полна тобою, / Тобой, одной тобой… И снова, скуля, как побитый щенок, — к ней. Вот так два года и мечется, будто в зоне заключения, меж двух неприступных стен — надменной Каролиной Адамовной и неумолимым Милостивым Государем Александром Христофоровичем. Спасительная мечта о Китае. Отказ. 5 января 1830 г. он опять у Собаньской. Пишет ей в альбом посвящение — «Что в имени тебе моём?». Ответа нет. 7 января 1830 г., как затравленный волк, к Бенкендорфу. Клянчит — в какой уже раз! — отпустить за границу. А тот просто рассвирепел. И даже не соблаговолил на сей раз, впрочем как и в первый, доложить царю о ходатайстве. За свою недолгую жизнь Поэт дважды впадал в подобное состояние — затяжной 1828—1830 годов и краткий — из-за окончательного нервного сбоя — преддуэльный период. Затяжной — закончился женитьбой на Гончаровой — ошибочный спасительный выход! Краткий — сознательно форсированный — уходом.
А он упрям, отстать не хочет, / Ещё надеется, хлопочет… Выхлопотал, вымолил у Собаньской свидание — в воскресенье вечером 2 февраля. Он ждёт, сгорая нетерпением: В тоске любовных помышлений И день и ночь проводит он. Но утром в воскресенье — записка от неё — до жути светская, крещенским холодом обдающая:
Прошлый раз я забыла, что отложила удовольствие видеть вас на воскресенье. Я забыла, что надо было начать свой день с мессы и продолжать его визитами и деловыми поездками. Я очень жалею об этом, так как это задержит до завтра удовольствие видеть и слышать вас. Надеюсь, что вы не забудете о вечере в понедельник и не очень сердитесь за мою надоедливость в выражении большого восхищения, которое я к вам питаю.
