Она друг Пушкина была. Часть 1 - [154]
Моё ироничное отношение к Вигелю совсем не случайно. Начну с факта чрезмерной осведомлённости автора «Записок». Каким образом ему стали известны сокровеннейшие тайны петербургского двора? В России умели глубоко конспирировать своих агентов. (Самый свежий пример тому — агентурная деятельность «революционера» Сталина почти девяносто лет оставалась под покровом жгучей тайны и у российской сыскной службы, и у советского КГБ.) А вот и подтверждение тому самого И. Д. Витта — его процитировал Н. К. Шильдер, автор монументальных трудов об Александре II и Николае I: …Его величество позволил поручить мне употреблять агентов, которые никому не были известны, кроме меня, обо всём же, относящемся по сей части, никому, как самому императорскому величеству, доносить не позволено[325].
Но вот вопрос: не выдал ли себя с головой сам Вигель оброненными словами о недоказанных преступлениях Собаньской? Известно, что в Петербурге Вигель служил директором Департамента иностранных вероисповеданий при Министерстве внутренних дел, позже стал товарищем министра. И этот факт говорит о многом. Почти можно не сомневаться — он был причастен к агентурной службе. Причём того же направления сыска — лишь в этом случае ему могли быть известны имена и подробности деятельности агентов. Мою догадку подтвердила случайно попавшаяся на глаза запись в дневнике Н. А. Муханова: Он имеет гадкую репутацию, вкусы азиатские, слыл всегда шпионом. Как тут не воскликнуть: «А судьи кто?»
Граф Блудов, его начальник, как-то сказал о Вигеле: Он добр только тогда, когда зол. Весьма парадоксальное высказывание. Если судить по запискам Вигеля, он пребывал в благодушном настроении, когда злобно судил своих современников. Весьма оригинальный вид мазохизма! С нравственной точки зрения поступок его омерзителен: он не только выдал своих коллег и тем самым как бы отмежевался от причастности к сыску, но и позволил с напыщенным негодованием высказать своё к ним отвращение. Бессмысленно искать причину его озлобленности против Собаньской. Вероятно, её и не было. Он очернил её в силу стервозности своего характера. До чуткого уха чиновника Министерства внутренних дел каким-то образом дошло известие о письме Собаньской Бенкендорфу. Совершенно очевидно, что самого письма он не читал, ибо не стал распространяться о её недоказанных преступлениях. Будьте уверены, если бы они были ему известны, не пожалел бы ни бумаги, ни желчи, чтобы рассказать о них. Но ему было достаточно одного этого факта, чтобы распустить о ней злобные сплетни в свете. Пушкин, сам преследуемый светской клеветой, пытался защищать Собаньскую: Но свет… / Жестоких осуждений / Не изменяет он своих… И дальше: Достойны равного презренья / Его тщеславная любовь / И лицемерные гоненья… (стихотворение «Когда твои младые лета…»).
Но информация Вигеля осталась: Витт употреблял Собаньскую для своих тайных доносов. Осталось и её письмо к Бенкендорфу. Этим и исчерпываются сведения о причастности её к шпионажу. Не правда ли, не густо для вынесения приговора прекрасной Каролине?
Но как сам Витт стал опытным мастером политического шпионажа и провокаций? Его блистательная в начале карьера была куплена «заслугами» предков перед императорским двором. В 1790 году его отец Иосиф Витт оставил пост коменданта Каменец-Подольской крепости и перешёл на русскую службу. Этому предшествовало другое событие — Витт уступил фельдмаршалу Потёмкину свою жену — прекрасную фанариотку. И сей жертвой ублажил обоих — отвергнутого любовника Екатерины и саму императрицу. Теперь её совесть была спокойна — фаворит утешился с другой. Она сама провела смотрины новой возлюбленной своего Гриши и одобрила его выбор. Потёмкин не остался в долгу — Витт получил пост коменданта Херсона, а позднее графский титул. В 1792 г. его десятилетний сын Ян уже был зачислен в армию в чине корнета. После смерти Потёмкина мать Яна Витта была продана Потоцкому. Сделка была оформлена только через три года — за 2 миллиона польских злотых София Витт стала на некоторое время единоличной собственностью графа. Потоцкий в придачу к красавице гречанке получил и её сына. Но быстренько сбыл с рук — в тот же год пятнадцатилетнего юношу определил на службу в Конную гвардию. Через два года Витт был произведён в подпоручики, ещё через год — в поручики, через полгода стал штаб-ротмистром. А было ему осьмнадцать лет! В начале января 1800 г. Витта переводят в Кавалергардский полк. В том же году — первый орден Св. Иоанна Иерусалимского. Что вам головокружительная карьера Дантеса, о которой так много трубили и продолжают трубить! Бывает и пофантастичней! Служебный галоп Витта продолжался — через год уже видим его ротмистром. В двадцать лет — полковник и командир эскадрона… С измальства — под шеломами взлелеян, с конца копья вскормлен — армия стала единственной его школой! Стоит ли удивляться, что на всю жизнь остался безграмотным. Новая честь — перевод в Лейб-Кирасирский Ея Величества полк. И наконец, — первое испытание всех этих по заслугам или не по заслугам экспромтом приобретённых чинов — Аустерлиц, 1805 год. Вот где юный герой проявил доблесть — он был ранен в ногу и приказал своему полку отступить в самый решительный момент битвы. А попросту бежал с поля сражения. Граф Ланжерон в своих воспоминаниях утверждал — ранение было мнимым, поступок «храбреца» привёл в негодование командующих — князя Багратиона и графа Витгенштейна. В сентябре 1807 г. Витт
