Она друг Пушкина была. Часть 1 - [145]

живыми заветами величайшего из русских людей будущему просвещению и категорично заявил: Александра Осиповна сумела передать истинность пушкинского духа. Но — увы! — никто, кроме Мережковского, не занялся серьёзным исследованием её воспоминаний о Поэте. Нечто большее — для Мережковского они стали отправной точкой для глубокого философского анализа личности и творчества Пушкина. Пушкинисты же по-прежнему пользуются современным изданием необработанных хаотических записей Смирновой и воспринимают их лишь как источник фактов о пушкинской эпохе, причём, по мнению многих, иногда очень сомнительных.

Другое дело — Пржецлавский. Маленький человек, ко всему прочему обременённый наихудшей формой польского шовинизма, подходил к большому со своими мерками посредственности. Он добросовестно фиксировал события, не в силах понять ни Пушкина, ни самого Мицкевича. Можно не сомневаться в достоверности разговора между двумя поэтами о недостаточной эрудиции Пушкина. Поэт сам всю жизнь сетовал на своё поверхностное лицейское образование. О том же говорил М. П. Погодин: Как случилось, что Пушкин, балованный мальчик, воспитанный на французских стихах, написал «Руслана и Людмилу» в первый год после выхода из лицея, где ничему не учился…[317] Мицкевича поразила гениальность, с какой Пушкин проникал в сердцевину человеческого духа, — и великих и малых, и царей и просто смертных, пророков и станционных смотрителей, в современность и далёкие эпохи. Только истинный гений мог создать такие великие творения! Мицкевич понял в Пушкине то, что замечательно выразил Мережковский: Пушкина влекли две крайности человеческой сущности — могущество, величие героев, их граничащий иногда с жестокостью абсолютизм как повеление свыше (Моисей, Магомет, Пётр I, Наполеон) и свобода, наивность, чистота простых, первобытных людей (цыгане, русские былинные богатыри, Тазит); с одинаковой лёгкостью постигал Поэт героизм одних и черты христианского милосердия других, ибо и то и другое основано на едином стремлении человека от своей человеческой к иной — высшей природе…

Но продолжим рассказ Пржецлавского. Мицкевич назвал Пушкину несколько авторов хороших теоретических сочинений и посоветовал выучить английский язык:

— Это сделать нетрудно, английский очищен от грамматических сложностей. Недель через пять вы будете свободно читать прозу, а потом возьмитесь за поэзию. Начните с Мильтона, Попа, затем — Мур, Байрон и наконец Шекспир. Последний открывает поэтической душе необъятный кругозор.

Опять неточность — Пушкин познакомился с Шекспиром ещё в Михайловском. Работая над трагедией «Борис Годунов», он принялся и за английский язык, и за чтение произведений английского драматурга. В письме H. Н. Раевскому в июле 1825 г. писал: …но до чего изумителен Шекспир! Не могу прийти в себя. Как мелок по сравнению с ним Байрон-трагик! <…> Читайте Шекспира! Он никогда не боится скомпрометировать своего героя, он заставляет его говорить с полнейшей непринуждённостью, как в жизни…

Воспоминания Пржецлавского писались почти полвека спустя после рассказываемых событий, совсем естественно, что память мемуариста не могла удержать всех подробностей. Но фактам можно доверять. Пржецлавский, к примеру, утверждает, что Мицкевич обещал переводить Пушкина на польский. А Пушкин — Мицкевича на русский. И действительно, уже в марте 1828 г. Пушкин сделал перевод отрывка из поэмы «Конрад Валенрод», в октябре 1833 г. — баллады «Будрыс и его сыновья» и вольный пересказ стихотворения «Дозор», озаглавив его «Воеводой». Эта баллада Мицкевича ничем особенно не примечательна — ни блеском мысли, ни поэтическими достоинствами. Её довольно простенький сюжет — о молодой пани, чья любовь куплена старым воеводой, — привлёк, по всей вероятности, внимание Пушкина сходством с судьбой Собаньской. Прекрасная Каролина и поэзией связала сердца двух великих поэтов эпохи. Вот строки из неё в передаче Пушкина:

Говорит он: «Всё пропало,

Чем лишь только я, бывало,

Наслаждался, что любил;

Белой груди воздыханье,

Нежной ручки пожиманье,

Воевода всё купил».

Описанная Пржецлавским встреча важна как свидетельство постороннего человека об очевидном увлечении Пушкина Собаньской. Что произошло дальше? Биографы молчат. Архив Собаньской остался в Париже. Вероятно, он хранится невостребованным среди литературного наследия французского поэта и драматурга Жюля Лакруа[318] — последнего мужа Собаньской. И представьте — вдруг в нём окажутся письма к ней Пушкина. А также и Мицкевича. Ещё в 1828 г. Мицкевич через свою одесскую приятельницу И. Залескую потребовал у Собаньской вернуть его любовные послания. Но Каролина гордо ответила соотечественнице, что у неё никогда не было писем поэта. Она, вероятно, приобщила их к своей знаменитой коллекции автографов и писем выдающихся людей… Единственным источником, из которого мы можем узнать о дальнейших отношениях Пушкина и Собаньской, остаётся творчество Поэта. Драмы, трагедии, письма, проза, стихи.

19 мая в будоражуще бессонную белую ночь 1828 года написано «Воспоминание». В бездействии ночном живей горят во мне