Она друг Пушкина была. Часть 1 - [143]

Поэт

Мне стыдно идолов моих.

К чему, несчастный, я стремился?

Пред кем унизил гордый ум?

Кого восторгом чистых дум

Боготворить не устыдился?

.  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .

Книгопродавец

.  .  .  .  .  .  но исключений

Для милых дам ужели нет?

Ужели ни одна не стоит

Ни вдохновенья, ни страстей

И ваших песен не присвоит

Всесильной красоте своей?

.  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .

Поэт

Там сердце их поймёт одно,

И то с печальным содроганьем:

Судьбою так уж решено.

Ах, мысль о той душе завялой

Могла бы юность оживить

И сны поэзии бывалой

Толпою снова возмутить!

Она одна бы разумела

Стихи неясные мои;

Одна бы в сердце пламенела

Лампадой чистою любви.

Увы, напрасные желанья!

Она отвергла заклинанья,

Мольбы, тоску души моей:

Земных восторгов излиянья,

Как божеству, не нужны ей.

Моя версия о Каролине Собаньской заставляет по-новому взглянуть на поэзию Пушкина двадцатых годов. Не два, не три, а десятки стихотворений породила могучая страсть к этой женщине. К ней почти бесспорно можно отнести полные любовного бреда стихи 1823 г.: «Простишь ли мне ревнивые мечты», «Придёт ужасный час…», «Как наше сердце своенравно!», «Прозерпина» и те, что я уже цитировала. Смело можно сказать — её образ преследовал Поэта до конца его жизни. Ангел, Демон, Прозерпина, Клеопатра — это все её, Каролинины, имена. В зрелые годы, когда успокоенная мысль искала прозаическую форму выражения, черты Собаньской воплощались в набросках будущих произведений. Графиня Леонора Д. в «Арапе Петра Великого» — здесь вновь повторена уже не раз высказанная мысль: Счастье моё не могло продолжаться. Я наслаждался им вопреки судьбе и природе. Лиза в «Романе в письмах» — так и чудится в исповеди молодой девушки рассказ Каролины о годах, проведённых у тётушки в Вене: Но в её доме я всё же была воспитанница, а ты не можешь вообразить, как много мелочных горестей неразлучны с этим званием. Многое должна была я сносить, во многом уступать, многого не видеть, между тем как моё самолюбие прилежно замечало малейший оттенок небрежения… Теперь я живу дома, я хозяйка, и ты не поверишь, какое это мне истинное наслаждение. Я тотчас привыкла к деревенской жизни, и мне вовсе не странно отсутствие роскоши. Деревня наша очень мила. Старинный дом на горе, сад, озеро, кругом сосновые леса, всё это осенью и зимой немного печально, но зато весной и летом должно казаться земным раем. Соседей у нас мало, и я ещё ни с кем не виделась. Уединение мне нравится на самом деле… Чем не Татьяна? И если этот рассказ в самом деле услышал Пушкин от Собаньской, стоит ли после этого удивляться данному ей прозвищу — Татьяна? Но вот другие её ипостаси: Клеопатра — в «Египетских ночах», но ещё раньше в стихотворении 1824 г. «Клеопатра»: Царица голосом и взором / Свой пышный оживляла пир, / Все, Клеопатру славя хором, / В ней признавали свой кумир… Вольская в незавершённой повести «Гости съезжались на дачу…». Впрочем, в образе Вольской находят сходство и с другой пассией Пушкина — медной Венерой, красавицей Аграфеной Закревской. В ней Пушкин пытался (или опять демонстрировал?) найти забвение от своей страсти к Собаньской летом 1828 года. Список произведений, где проглядывают сердцу милые черты, можно продолжать и дальше. Но стоит ли? Главное сказано: он Клеопатрою, казалося, дышал всю жизнь. Не противоречу ли я сама себе? Татьяна — милый идеал, и жестокая весталка любви, по человеческим меркам — развратная Клеопатра. Что общего между ними? Их роднит — Любовь, отношение к Любви — как к тайне, как к самому большому чуду, как к смерти и воле Провидения, как единственному смыслу человеческого существования. Обе они, как ни парадоксально это звучит, были жрицами любви. Каждая по-своему. Но об этом будет отдельный разговор…

Я вас заставлю сблизиться!

В 1872 г. издатель польского журнала «Tygodnik Peterburski» Осип Антонович Пржецлавский под псевдонимом Ципринус опубликовал в «Русском архиве» «Калейдоскоп воспоминаний». В них — эпизод встречи Пушкина с Мицкевичем в Петербурге в 1828 г.

В 1828 году приехала в Петербург известная своим умом и красотою Каролина Собаньская, урождённая Ржевуская. <…> Она дружна была с Мицкевичем; они совершили поездку в Крым, следствием которой были чудные «Крымские сонеты». Мы часто бывали у г-жи Собаньской. Она раз сказала Мицкевичу: «Это непростительно, что вы и Пушкин, оба первые поэты своих народов, не сошлись до сих пор между собою. Я вас заставлю сблизиться. Приходите ко мне завтра пить чай». Кроме нас двоих и Пушкина был приглашён Малевский[314] и родственник хозяйки, Константин Рдултовский. Мы явились в назначенный час и застали уже Пушкина, который, кажется, неравнодушен был к нашей хозяйке, женщине действительно очаровательной…

Пржецлавский ошибается — Пушкин и Мицкевич к этому времени уже успели сблизиться. Об их прежних встречах сохранилось немало свидетельств. Они познакомились в октябре 1826 г. в Москве в доме Зинаиды Волконской на Тверской. Красивая, одарённая хозяйка дома собирала у себя весь цвет Москвы — писателей, поэтов, учёных, артистов, художников. У неё в салоне устраивались чтения, ставились целые оперы. Княгиня обладала глубоким звучным контральто и даже исполняла мужские партии, например, Танкреда в опере Россини. В тот вечер, когда Пушкин впервые появился у Волконской, она приветствовала его романсом на его стихи «Погасло дневное светило». И сразу же покорила Поэта. Он ответил ей лирическим посланием: