Она друг Пушкина была. Часть 1 - [141]

Блестящий адъютант Воронцова был для Пушкина демоном-искусителем — он каждый раз вставал ему поперёк дороги, как только Поэт серьёзно влюблялся в какую-нибудь женщину. Так было с Собаньской. Так будет с Воронцовой. Не просто соревнование, а мефистофельское желание разрушить восторженно-наивную веру Поэта в высокое упоение любовью. И только единожды он не помешал Пушкину — остался равнодушным к прелестям экзотичной красавицы Ризнич.

На близкие отношения Поэта с Собаньской намекал в письме жене Вяземский: Собаньская умна, но слишком величава. Спроси у Пушкина, всегда ли она такова или только со мною и для первого приёма[311].

Есть ещё одно подтверждение интимной связи Пушкина с Собаньской — в «Прометее» Андре Моруа. В распоряжении писателя был архив Ганской. В нём, должно быть, сохранились письма Каролины к сестре. Каролина и Эвелина были очень дружны и исповедовались друг другу в своих победах над великими мужами эпохи. У старшей сестры Евы, Каролины Собаньской, — писал Моруа, — тоже были любовники, но иметь возлюбленным Пушкина, принадлежавшего к подлинному и старинному русскому дворянству, казалось более приличным, чем сохранять связь с Бальзаком, буржуа и богемой — самое мерзкое сочетание в глазах Ржевуских[312].

Стихотворение «Простишь ли мне ревнивые мечты» — последний вопль истерзанной души Пушкина: Не знаешь ты, как сильно я люблю, / Не знаешь ты, как тяжко я страдаю. Затем он покинул возлюбленную. Мадригал «Всё кончено: меж нами связи нет» завершает, не завершая, отношения Поэта с Собаньской:

Всё кончено: меж нами связи нет.

В последний раз обняв твои колени,

Произносил я горестные пени.

Всё кончено: я слышу твой ответ.

Обманывать тебя не стану вновь,

Тебя тоской преследовать не буду,

Прошедшее, быть может, позабуду —

Не для меня сотворена любовь.

Ты молода: душа твоя прекрасна,

И многими любима будешь ты.

В XXII строфе 8-й главы «Онегина» Евгений в письме к Татьяне почти повторяет этот прощальный разговор с Собаньской:

Когда б вы знали, как ужасно

Томиться жаждою любви,

Пылать — и разумом всечасно

Смирять волнение в крови;

Желать обнять у вас колени

И, зарыдав, у ваших ног

Излить мольбы, признанья, пени.

Всё, всё, что выразить я мог…

Надо полагать, письмо Онегина Татьяне и его сцена объяснения с ней написаны по горячим следам — трудного и мучительного разговора с Каролиной после четырёхлетней разлуки. В строках поэмы слишком много параллелей с одесскими чувствами Поэта и с содержанием двух сохранившихся в черновиках писем к Собаньской (датируемых концом января — началом февраля 1830 г.)…

Тогда в Одессе Собаньская расценила уход как легкомыслие Поэта. Она была неприятно поражена. Потом при встрече с ним в Петербурге в 1828 г. упрекнула его в этом. А он ответил ей в 1830 г. 8-й главой «Евгения Онегина». Повторил, разъяснил сказанные ей летом 1824 г. защитные, прощальные слова — Не для меня сотворена любовь:

Случайно вас когда-то встретя,

В вас искру нежности заметя,

Я ей поверить не посмел:

Привычке милой не дал ходу;

Свою постылую свободу

Я потерять не захотел.

.  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .

Я думал: вольность и покой

Замена счастью. Боже мой!

Как я ошибся, как наказан!

Всё было правдой и неправдой. Пушкин сбежал от Собаньской не оттого, что не любил. А оттого, что очень сильно любил. И не верил в ответное чувство. Вернёмся к началу их романа. Подмеченная ответная искра нежности в Каролине взметнулась пламенем в душе Поэта. Судорожное и мучительное любовное опьянение заставило его объясниться с ней, а затем на другой день написать то первое июньское письмо 1823 г. Собаньская взволнована, растрогана. Но она боится признаться себе в этом — столько раз обманывалась! Жизнь в свете сделала её недоверчивой. Не хочет поверить в искренность ветреного Дон-Жуана, каким слыл Поэт. Обращает объяснение в шутку… Гордая пани смеётся в ответ, упрекает его в самонадеянности…

Я прекрасно знаю, что вы подумаете, если когда-нибудь это прочтёте, — как он неловок — он стыдится прошлого — вот и всё. Он заслуживает, чтобы я снова посмеялась над ним. Он полон самомнения… — эти строки из написанного через семь лет письма Пушкина к Собаньской объясняют то, что произошло в Одессе летом 1823 года, — она посмеялась над ним!… Недоверие, сомнение, отрицание искушённой в любовной игре божественной Каролины. И отчаянье Поэта… И игра в байронизм — притворным хладом вооружать и речь и взор, вести спокойный разговор, глядеть на своего идола весёлым взглядом. Но даже когда Каролина уступила чувству и они сблизились, Поэт, терзаясь и ревнуя, продолжал (возможно, не без советов своего демона — Раевского) разыгрывать роль Дон-Жуана.

Отношения были мучительны. Они всегда мучительны, когда перекрещиваются пути двух гордых, независимых людей — Мужчины и Женщины. Как ваше сердце своенравно! — восклицал ироничный и сдержанно-холодный Мужчина. — Я умолял тебя недавно обманывать мою любовь, участьем, нежностью притворной одушевлять свой дивный взгляд, — нашёптывал Ей этот же Мужчина в любовном опьянении. Насмешка, гордость, светское «Вы» — забыты, отброшены. Безумный, сладострастный полёт двух душ, вырвавшихся из земных тенёт.