Он ведёт меня - [43]

Та простая истина, что единственная цель человеческой жизни на земле – есть исполнение воли Божией, столь глубока и исполнена смысла, что размышлять о ней можно всю жизнь. Но когда человек начинает жить, отводя этой истине первое место в своих мыслях, видя всякий день и всякое дело в свете этой истины, она становится не только источником вечного спасения; она становится источником радости и счастья здесь, на земле. Мысль о том, что человеческая воля в единстве с волей Божией может участвовать в Христовом деле искупления всего человечества, потрясает. Чудо Божественной благодати, претворяющей ничтожные человеческие дела в плодотворное средство распространения Царства Божия здесь, на земле, изумляет человеческий и разум и смиряет его предельно и в то же время приносит небывалый покой и радость тем, кто никогда не переживал ничего подобного прежде, – покой и радость, которые не описать тем, кто не верит.

В этом тонком прозрении души, затронутой Божественной силой, и кроется источник подлинной внутренней радости. И пока это видение пребывает с человеком, пока он не теряет из виду эту великую истину, внутренняя радость и покой, из нее проистекающие, не покидают его даже в миг самых горьких и тяжелых страданий и испытаний. Это не отменяет существования боли и страданий; физические и душевные страдания не покидают сознания человека. Но даже они становятся источником, питающим эту внутреннюю радость, укрепляющим покой и единство с Божией волей, ибо теперь они предстают как продолжение Страстей Христовых – не уродливой, бессмысленной кровавой резни, при мысли о которой я содрогался в отрочестве, но исполненных смысла, искупительных, целительных деяний, примиряющих мир с волей Отца. Подобное страдание может приносить с собой лишь глубокую духовную радость, ибо из него проистекает искупление и спасение, окончательное торжество над грехом, дальнейшим страданием и даже самой смертью. Непослушанием одного человека, говорит св. Павел, грех вошел в мир, а грехом – смерть. И только послушанием человека, его единством с волей Божией, грех будет устранен, а тем самым уничтожатся страдания и смерть.

Как бы ни было согласие с волей Божией утешительно для души, какой бы покой и радость ни приносило, его нельзя обрести, просто попросив. Кроме того, по моему мнению, правильного понимания боли и страдания нельзя достичь вне понимания спасения и вне контекста призвания и апостольства. Как бы то ни было, лично я обрел его только посредством непрестанного обращения к молитве, посредством стремления всегда жить перед Богом и видеть во всем проявление Его Божественной воли. Не всегда это было легко и не всегда мне это удавалось. Ни в пору тяжелых испытаний на Урале, ни в годы мучений на Лубянке, ни во времена лишений и страданий в лагерях принудительных работ моя внутренняя душевная борьба никогда не прекращалась. Какую бы близость к Богу ни ощущала душа, как бы ни было велико порой ее блаженство от осознания Его присутствия, реальная действительность всегда была тут как тут, неизменно требуя признания, постоянно требуя приятия. Мне нужно было непрерывно учиться приятию воли Божией – не такой, какой я желал бы, не такой, какой она могла бы быть, – но такой, какой она в действительности была в данный миг. И именно в этой борьбе совершалось мое духовное возрастание, и в ней я учился по-настоящему ценить волю Божию.

Конечно, были и сомнения. Однажды я был даже близок к отчаянию. И тогда не разум поддерживал меня, но вера. Только вера позволяла мне видеть присутствие Божие в любом обстоятельстве реальной жизни; только вера позволяла мне постигать тайну Его спасительной благодати, никоим образом не ставя ее под сомнение, но содействуя ей именно так, как желал Он. Именно тогда – пусть в разной мере и с переменным успехом – мне удавалось узреть Его Промысел, правящий всем миром, и эти видения рассеивали страхи и сомнения, которые непрестанно теснились где-то в глубине моего сознания. Так, путем проб и ошибок, я осознал, что, если я хочу сохранить радость и внутренний покой, я должен непрестанно прибегать к молитве, видеть все глазами веры, обращаться к смирению, которое может показать мне, как незначительны мои собственные усилия и как сильно я завишу от благодати Божией даже в молитве и в самой вере.

Ничто из этого не давалось легко, ибо я не был бесплотным духом. Меня мог отвлечь голод, меня мог смутить допрос; тело, в котором ныл каждый сустав, изможденное долгим арктическим днем изнурительной работы, могло довести меня до полного изнеможения и повергнуть в немалое уныние. Гораздо легче понимать искупительную роль боли и страдания в Божием замысле, когда сам не испытываешь боли и страданий. Однако лишь в борьбе с подобными чувствами совершалось мое возрастание. Каждая победа над унынием придавала мне духовного мужества; с каждой удачной попыткой – пусть мимолетной – видеть во всем десницу Божию мне становилось легче снова ощутить, что каждый очередной день бессмысленного на первый взгляд труда, лишений и страданий имеет у Бога свое предназначение.