Он смеялся последним - [5]

Но сработают другие, потаенные факторы, которые могут в корне повлиять на это распределение, о чем режиссеру никогда не станет ведомо.

Храбрый портняжка

Допущения:

не могло не произойти.

У всех на талонах значилось время явки: «10.00» — вот и заняли кандидаты, отряженные в Москву, диваны у двери пошивочной мастерской Дома Правительства. Можно, конечно, было разнести время явки каждого, сместив минут на двадцать, но до этого следовало додуматься.

Однако в десять никого не вызвали: непонятно откуда стало известно, что за дверью Лотар Пук — знаменитый портной из Вильни — обмеряет самого Пономаренко и других из аппарата ЦК, кого он определил ехать на декаду.

Писатели разбились на тройки из-за мебели: на диванах больше не вмещалось. Сидели тихо, шептались, посмеивались:

— Это тебе, тебе, Кондрат, под твое перо, — бубнил Лыньков. — Дальше читай, Аркадий!

Кулешов развернул мятую газету, в которую была завернута стопка листков со стихами. Заслонив свою тройку, он в укрытии продолжал вполголоса:

— и это он всерьез: бульбу с помидором скрестить, чтоб, значит, и клубни были, и плоды!

— Разумно, — будто всерьез поддержал Кондрат. — Могу предложить название новому плодоовощу: «помбуль» или «бульпом».

Лыньков пробасил:

— Думаю, селекционер выберет название «сталинка».

Тройка сдержанно улыбалась.

Лыньков и Кулешов припоздали: не попали в облаву на писателей-«нацдэмов», творчество обоих протекало удачно. Оба издавались, были удостоены званий, премий и наград. На домах, где жили, установлены мемориальные доски в их честь.

— Люди, я вот думаю, — обеспокоенно размышлял Крапива, — может, мне не ехать?

— Так договорились же вместе пивка попить! — воскликнул Кулешов.

— Да не о том, не о том я! В Москву: ехать — не ехать?

— Поедешь, раз они решили, — вздохнул Лыньков.

А Кулешов попытался шутить:

— Увернешься — костюм твой кому подойдет? Ты, Кондрат, вон какая дылда!

Крапива никак не отреагировал, сидел удрученный.

— Слушайте, — зашептал Лыньков, доставая из кармана смятый листок, — чуть не забыл, а как вам это нравится:

«Мужыкі, паўстаньце,

Разганіце калгас,

А іначай усіх падавяць вас.»

— Тиш-ше! — перестав смеяться и оглядываясь опасливо на другой диван, зашипел Кулешов. — Айзек навострил ушки.

Под пальмой толстенький кудрявый Айзек Мовчар, упорно подписывавшийся «Алесем», делал вид, что вникает в статьи «Советской Белоруссии». Квартальная подшивка газеты, скрепленная фанерной планкой, была тяжела, объемна, и чтобы видеть вестибюль пошивочной, низкорослому Айзеку пришлось поставить подшивку на колени.

Тройка приглушила голос.

— Откуда это? Чье?

— Не знаю: в карман пальто в гардеробе сунули листовку:

«Пісаў Іван Зацяты,

Ён у барацьбе заўзяты,

Рыхтуецца да нападу На Савецкую ўладу.»

— Да уже наверняка раскрыли, кто распространяет.

— Как узнают, откуда?

— «Откуда, откуда» — по шрифту машинки определяют!

— Секретарша Радиокомитета — туда стишок прислали, на Революционную три — перепечатала, прежде чем начальству… Один себе, а четыре экземпляра отдала солисту-балалаечнику Радиокомитета Струневскому.

— А дальше уж всю цепочку просчитать — это у них быстро!

— Туда же, на радио, пришло письмо от пионера: «Самым большим желанием было у меня побывать в Мавзолее и увидеть вас, товарищ Сталин».

— Уже прочитали в радиопередаче «Пионерская зорька»?

— Не знаю. Наверное.

Зажимали от смеха рты. Мовчар не выдержал, высунулся из-за газетной стопки, бросил, как бы шутливо:

— Шалом, Кондрат!

— Воистину шалом, Айзек, — в таком же тоне ответил Крапива.

— И что там за анекдоты рассказываете?

— Выяснили, что фамилия портного, извините: Пук, Лотар Пук.

— Ну, тут веселья — на один смешок, — пытался продолжить Мовчар. — Бывают у нас фамилии и посмешнее.

Кулешов зашуршал газетой, которой укрывал свою тройку:

— Все. Хватит хихикать. — И тут поэт обратил внимание, что газета эта — «Звязда», и прямо перед ним — рифмованные строки. — По-серьезному давайте. Вот: «Письмо белорусского народа товарищу Сталину». Читай, Михась! — И, зажав рот, откинулся на спинку дивана.

Лыньков срывающимся от смеха голосом попытался декламировать:

— «Рушко і Гунько, і Арэстаў, і Зубаў,

І Гладышаў, Мельнікава і Харнас —

І многа іх лепшых, настаўнік наш любы,

Твае гэта вучні — героі між нас.»

Газету перехватил Кулешов, стал читать, чем дальше, тем визгливей:

— «Таварыш Вілентнікава і Слесарова,

Еўсюціна, Розенберг, Туфар, Скабло —

Паэты ім дораць гарачае слова,

Ім славаю яснае сонца ўзышло.» Овидий!

Мовчар оставался невозмутим, пристально оглядывал веселую тройку, упрекнул громко:

— Лучшие поэты Белоруссии слагали от всего сердца — это голос нашего народа!

Айзек Евелевич Мовчар — представлялся: «Алесь Евгеньевич» — в 30-е годы строчил разгромные материалы о литераторах, что помогало органам выявлять свободомыслящих. Когда в конце 80-х газеты тех лет из спецхрана выставили в открытый доступ, он в читальных залах библиотек незаметно вырезал свои статьи предвоенных лет о «нацдэмах», — по сути, политические доносы.

— Что вас веселит, товарищи? — все допытывался Мовчар.

— Радуемся. Восхищаемся. Высокий с-слог!

Крапива перехватил газету и сделал вид, что читает напечатанное там: