Олимпийские игры в политике, повседневной жизни и культуре. От античности до современности - [62]

Далее мы обратимся к анализу раннехристианского мученичества «Страсти святых Перпетуи и Фелицитаты», в котором также присутствуют яркие агональные образы. Поскольку данный источник значительно менее известен в отечественной историографии, следует остановиться на нем подробнее. Текст мученичества сохранился в латинской и греческой версиях, и в историографии существуют разные взгляды по вопросу о том, какая из них является первичной. Большинство исследователей в настоящее время сходится на том, что латинский текст является более ранним (ок. 206–209 гг.), а греческий вариант был создан на его основе несколькими десятилетиями позже[133]. Основная часть памятника представляет собой дневниковые записи самой Перпетуи, сделанные ею во время нахождения в тюрьме и переданные кому-то из единоверцев в момент перед казнью.

Вибия Перпетуя, происходившая из среды провинциальной аристократии (ее отец, судя по всему, занимал видное положение в североафриканском городе Тубурбо Минус неподалеку от Карфагена), была приговорена вместе с рядом новообращенных христиан и их катехизатором к растерзанию дикими зверями во время празднеств в честь дня рождения Геты, младшего сына императора Септимия Севера. В тюрьме ей открываются четыре видения, в последнем из которых присутствует сцена единоборства на арене с неким египтянином. Интересующее нас видение было записано, как замечает автор дневника, непосредственно в день, предшествовавший схватке с хищниками на арене амфитеатра. Перпетуя прямо говорит о символическом значении своего четвертого видения, когда пишет в конце: «Я проснулась и поняла, что мне предстоит сражаться не со зверьми, а с дьяволом; но при этом знала, что победа будет за мной» (Pass. Perp. X.14)[134]. Рассмотрим подробнее эту сцену, как она описана в X главе «Страстей».

В своем видении Перпетуя попадает в амфитеатр, где в ожидании зрелища собралась большая масса народа. Однако вместо травли дикими зверями, к которой она с товарищами была приговорена в реальности, ее ожидает состязание в борьбе с безобразным египтянином. У каждого из соперников есть своя команда помощников, которые помогают единоборцам приготовиться к поединку. Когда героине помогают раздеться, происходит удивительная метаморфоза: «С меня сняли одежды, и я оказалась мужчиной» (et expoliata sum, et facta sum masculus (Pass. Perp. X.7)). Данный фрагмент вызвал в историографии массу рассуждений о влиянии на представления героини гностических идей, нашедших отражение, например, в коптской версии Евангелия от Фомы[135].

Нам представляется значительно более обоснованной позиция К. Вильямса, который не считает нужным придавать данной трансформации большое значение, т. к. в описании видения по-прежнему подчеркивается женская природа главной героини (Williams 2012: 63–65). Всего несколько предложений спустя она будет описываться в видении с помощью указательных местоимений женского рода. Когда единоборцы приготовились к поединку, судья объявляет: «Если этот Египтянин ее (hanc) победит, убьет ее (illam) клинком; а если она (haec) победит его, получит эту ветвь» (Pass. Perp. X. 9); после завершения поединка он именует ее «дочерью» (filia) (Pass. Perp. X. 13). Постоянно сохраняющийся акцент на женственности главной героини (включая проходящую через весь памятник тему грудного вскармливания) не позволяет нам согласиться с мнением Р. Сизенгуда о том, что Перпетуя побеждает на арене только благодаря своему превращению в мужчину (Seesengood 2006: 85–109).

К указанным выше лингвистическим наблюдениям мы бы добавили только то банальное обстоятельство, что женщины в античности просто не могли участвовать в панкратионе. Поскольку Перпетуя описывает в своем видении именно этот вид состязания, она должна хотя бы формально представить себя мужчиной. Не нужно забывать, что дневник Перпетуи создается человеком своего времени, обладавшим соответствующим культурным багажом. Как будет показано дальше, героиня, вероятно, имела личный опыт посещения соответствующих атлетических состязаний.

Описание того, как прекрасные юноши из числа сторонников Перпетуи натирают героиню маслом, сопровождается замечанием – «как обычно делается для борьбы» (quomodo solent in agone). Борцы в античности действительно натирали тело маслом и посыпали его мелким песком[136]. Показательно, что последняя деталь в тексте отмечается только в отношении противника героини: она видит его катающимся в песке (in afa volutantem[137]). Видение, конечно, противопоставляет имеющее высокое символическое значение в христианстве помазание героини-христианки маслом пресмыканию египтянина-дьявола во прахе. Здесь можно вспомнить и рассмотренные выше слова Тертуллиана о дьявольском происхождении борьбы и сходстве между движениями борцов и извиванием змеи (Tert. De Spect. XVIII. 3).

Когда соперники приготовились к противоборству, на арене появляется судья состязания, объявляющий условия поединка. В тексте X главы он дважды называется ланистой (Pass. Perp. X.8; 12), как обычно именовались тренеры гладиаторов, иногда также следившие за соблюдением технических правил на поединках. Видение Перпетуи изображает судью особой божественной фигурой, которая сулит ей в случае победы в поединке «зеленую ветвь с золотыми плодами», а в случае поражения – смерть. В реальности героиня ожидает мученической смерти от зверей на арене, так что ее победа осмысляется как победа духовная, за которой следует уготованное мученикам райское блаженство. Эта традиция представления пыток и казни мученика за веру в образе победы доблестного атлета в спортивном состязании восходит еще к Четвертой Маккавейской книге