Олени - [45]

А потом наступила осень моего последнего года в университете. И однажды я, наконец, почувствовал, что внутренне готов отправиться в Город, где когда-то встретил Елену.

И в котором жил единственный из оставшихся дорогих мне людей — дядя Митко, самый близкий друг моих родителей, после их смерти ставший мне отцом. Может быть, я так долго не решался поехать к нему, потому что исчез, не простившись с ним? А почему молчал он? Или думал, что я куда-нибудь уехал насовсем? Впрочем, мои угрызения совести были напрасными, ведь я просто не мог никому дать знать о себе из своего заточения в «Оленях».

Ну, вот и снова пришло время отправляться в дорогу.

III

Я отправился в путь, как обычно, в пятницу, вечерним экспрессом.

Была прекрасная, зрелая осень. Чистое небо, хрустально синее, а на западе розоватое от заходящего солнца. Воздух был прозрачно-ясным, и казалось, что высокие горы вдали, с их резко очерченными силуэтами, совсем рядом.

Поезд был почти пустой, какой-то облезлый, грязный и жалкий (я тогда не знал, что уже ходят рейсовые междугородные автобусы и люди в основном ездят на них, если вообще ездят, потому что они и ездить стали меньше, занятые своими проблемами). Я стоял у окна, вглядываясь в ясную, золотую осень, и стремительное движение поезда, мчавшего меня на юг, к теплой равнине, словно вливало в мое сердце радость нового возвращения к жизни (ну до каких же пор я буду возвращаться? Разве я куда-то уезжал? А может быть, эти вечные мои отъезды и возвращения — и что считать отъездом, а что возвращением? — и есть жизнь?)

Опускался вечер, я шел в мягких и теплых сумерках по живописному бульвару от вокзала к центру Города, над которым нависали медные и табачно-желтые листья огромных платанов с белесыми, постоянно качающимися стеблями и ветками. Многие дома были недавно покрашены, в их нижних этажах сверкали своими витринами новые шикарные магазины, рестораны и кафе.

Но я спешил вверх, к Старому городу на холме, к дому единственного (так уж получалось) на этом свете человека, которого мне хотелось видеть. Когда я добрался до места, совсем стемнело. Звонок у ворот был вырван с корнем, я постучал несколько раз, все громче и громче, даже покричал, но никто не ответил. Я отошел от ворот и оглядел дом — света нигде не было, дом казался заброшенным. Потом спустился вниз, в корчму у мечети, надеясь найти хоть кого-нибудь из старых приятелей дяди, регулярно собиравшихся там.

Корчма была все такой же, поначалу я не заметил никаких перемен. Только фрески потемнели еще больше, но мебель обновили и официанты были другие. Я не встретил ни одного знакомого лица. Я подошел к бару и спросил бармена (он тоже был новый) о дяде Митко — он ведь был городской знаменитостью, и не было человека, который бы его не знал — здесь, в корчме, собиралась артистическая богема со всего города. Бармен равнодушно сказал, что дядя Митко умер. Когда? — он не смог ответить. Я стал расспрашивать о других членах их дружеской компании. Некоторые заходили днем, а других он вообще не знал.

Я вышел, оглушенный болью. Последний дорогой мне человек из моих близких ушел навсегда, и я не знал, куда же мне теперь идти. В этот миг Город внезапно опустел для меня.

В своей старой записной книжке я отыскал телефоны некоторых приятелей дяди Митко и решил позвонить одному из них — Старому поэту, самому близкому другу дяди. Долго пытался найти уличный телефон, но напрасно — все были сломаны, пришлось зайти на почту. Звонил долго, никто не отвечал. Звонить другим из их компании (Доктору, Профессору или Молодому поэту) не имело смысла, да и пора было подумать о ночлеге. Впервые в этом Городе мне предстояло ночевать в отеле. Я знал, что раньше найти место в отеле было непросто, но сейчас мест было сколько угодно, может быть потому, что и цены были не слабые. Прежде чем подняться в свой номер, я сходил поужинать в ресторан отеля. Он тоже был полупустым, но обслуживали меня с большим вниманием. Решил выпить белого вина, которое так любил дядя Митко, и, по обычаю, отлил из бокала на землю немного вина за помин его души. Мое сердце, переболев, как-то успокоилось, новая потеря слилась с пустотой, которая уже давно поселилась в моей душе, напрасно ожившей на миг в надежде на это путешествие в прошлое.

Позже я поднялся к себе и долго смотрел в окно на ночной Город — из ближних домов, превратившихся в рестораны и кафе, доносилась крикливая музыка, далеко вверху, на холме, у античного театра, поблескивали редкие огоньки. И долго не мог заснуть.

Так вот, дядя Митко был другом моего отца. Самым близким другом. Ровесники, они вместе росли в детском доме. И позже — когда их уже разделили профессии, — они, хоть и реже, продолжали встречаться. За границей отец иногда получал от него письма (хотя оба не слишком-то любили их писать), а летом всегда — по дороге к морю или на обратном пути — мы заезжали на несколько дней в гости к дяде Митко.

Когда умер папа, дядя Митко и вся его семья стали нам надежной опорой. А когда его жена и дочь погибли в автокатастрофе, мы с мамой оказались самыми близкими в его жизни. Иногда я даже думал, что он мог бы заменить мне отца. Потому что я и воспринимал его как отца. Правда, уверен, что ни он, ни мама никогда не связали бы свои судьбы — слишком непоправимыми и невосполнимыми были их утраты. Они словно продолжали жить со своими дорогими умершими. Впрочем, кто знает… может быть, со временем… Но мама умерла, прежде чем я понял это.