Окуджава, Высоцкий, Галич... : Научный альманах. В двух книгах. Книга 1 - [23]
Я намеревался подарить ему экземпляр «Необыкновенных приключений тайного агента Шипова» — его повести о ранней слежке Третьего отделения за Толстым, которая недавно была переведена на шведский язык[42]. Однако, к сожалению, несмотря на то, что книга вышла уже в нескольких советских изданиях, её изъяли усердные таможенники и специально вызванные сотрудники Службы безопасности. Почему это случилось? Вероятно, это произошло из-за иллюстрации на обложке, на которой был изображён косоглазый, заросший щетиной герой с носом пьяницы. Окуджава сказал, что он не удивлён этому.
В данный момент он находился в середине работы над романом «Свидание с Бонапартом», мощным произведением о наполеоновских войнах. Окуджава описал, как он работал, позволяя нескольким различным сюжетным нитям сплетаться вместе. Он суммировал свой проект следующим образом: «Каждое общество и каждый индивид несёт определённую ответственность. Рано или поздно те, кто не думают о своей ответственности, будут наказаны. Кто-то в моём романе указывает, что Наполеон приходит наказать Россию, потому что Россия в Европе преследовала свои собственные цели».
В этом легко читается злободневная для Окуджавы мысль, писал я в своей статье. В то время, в 1981 году, Советский Союз, казалось, был готов к «походу в Польшу», и ни с одной другой страной у Окуджавы не было таких эмоциональных связей. В Варшаве его песни какое-то время пользовались, можно сказать, даже большей популярностью, чем в Москве. Итак, снова: настоящее, зеркально отображающее прошлое.
Окуджава прямо сказал, что голос совести, будь то отдельного человека или целого народа, всегда рано или поздно даёт о себе знать. Именно тогда он подумал, что советский[43] народ безнадёжен. Он объяснил, что в коллективной Русской душе есть что-то от раба — склонность к бунту, конечно, но «никогда к свободе».
В моей статье подчёркивалось, что в своей прозе великий Трубадур искал великие поворотные моменты в истории: наполеоновское нашествие или освобождение крепостных в 1860-х годах. В статье я процитировал то, что он сказал о совести, но для его же собственной безопасности я также слегка подцензурировал его, опустив всё о русском рабском менталитете и его неспособности понять, как люди всё это выдерживают.
Впервые: Ljunggren М. Mitt liv med Ryssland. Stockholm: Carlssonsfdrlag, 2012. S. 87–90. Печ. no: Ljunggren M. Fifty-Five Years with Russia. Бостон: Studies in Russian and Slavic Literatures, Cultures, and History, 2016. S. 46–47.
3. ТОСКА И ХИТРОСТЬ
Секретное оружие русского романа
Во время своего визита в Москву я навещаю Булата Окуджаву в Безбожном переулке. Он уже несколько лет живёт в роскошной по советским понятиям четырёхкомнатной квартире. В квартире этажом ниже раньше проживала Кристина Онассис.
Последний раз я видел его пятнадцать лет назад. Весной 1966 года он впервые побывал на Западе и оказался в Стокгольме. Он пел свои песни на мероприятии «Кларте»[44] в здании «Боргарскулана»[45], а я брал у него интервью для страницы культуры газеты «Экспрессен».
Тогда Окуджава только что закончил свои большие, необычайно популярные выступления по Советскому Союзу и начал писать прозу. Ему было сорок два года, и он стоял на пороге нового направления своей литературной деятельности. В ближайших планах был киносценарий о ссылке Пушкина на Юг как следствии нескольких памфлетов против царя.
В то время у него наблюдался осторожный оптимизм. Сатирическая песенка, написанная за пару лет до этого, за которую его жёстко критиковали, теперь вдруг была признана властями. И теперь его порицают за новую, гораздо более едкую песню, которая наверняка также получит признание в будущем, когда придёт время.
Когда я встречаюсь с ним в этот раз, это другой Окуджава, даже если отвлечься от того, что пятнадцать лет — вообще большой срок в жизни взрослого человека. Это романтик, которого жизненная закалка превратила в реалиста и которого достаточно грубо лишили иллюзий, бывших у него когда-то.
Он говорит о всём своём поколении писателей — тех, кто стал известен около 1956-го, в тот год, когда разоблачили Сталина и он сам вступил в партию, — как об опустошённом. А. Кузнецов, В. Шукшин и Ю. Трифонов умерли, Ю. Казаков замолчал, Г. Владимов по-прежнему отходит от инфаркта, полученного после семичасового допроса в КГБ на Лубянке, В. Войновича много лет травили, прежде чем он, наконец, смог эмигрировать в Мюнхен, В. Аксёнов сидит в Мичигане, лишённый гражданства, как и В. Максимов в Париже. Остался только Окуджава, и он тут почти как заложник, окружённый двусмысленными «привилегиями».
Сегодня он не верит в какие-либо изменения. Всё в Ибанске[46], будет, кажется, так же как было всегда. В этой ситуации уход в историческую романистику стал его убежищем.
— Тридцать лет сталинщины лишили нас истории. Сейчас есть огромный интерес к прошлому. Всё, что я пишу, на самом деле основано на подлинном материале. Я роюсь в архивах и в букинистических магазинах.
В романах Окуджава постоянно тяготеет к ключевым пунктам истории, к «взрывным» моментам далёкого прошлого: наполеоновское вторжение 1812 года, восстание декабристов 1825-го, освобождение крестьян в 1861-м.
