Окуджава, Высоцкий, Галич... : Научный альманах. В двух книгах. Книга 1 - [22]

Ведь это, конечно, Сталин?

— Нет, — говорит Окуджава, — моя сатира потеряла бы своё действие, если бы была направлена против одного единственного лица. Она обыгрывает актуальные явления, само мышление.

Ага, говорят некоторые, думая, что понимают. Чёрный кот — это, может, скорее русские неосталинисты, «наследники Сталина», если цитировать Евтушенко. А как тогда быть с песенкой о петухе, который стоит совершенно один посреди двора и кукарекает в пустоту: «Не может петух умолчать, потому что он создан кричать». Это же, наверное, намёк на Хрущёва и его кричащие и унизительные призывы к писателям?

— Нет, — говорит Окуджава, на этот раз с большим ударением. — Вовсе нет. Этого человека я бы вообще за всю жизнь не удостоил и строчкой[37].

Свои стихи Окуджаве тоже трудно издать. Он дебютировал в возрасте тридцати двух лет в волшебном 1956 году; до этого он писал для самого себя и своих друзей, зарабатывая на жизнь как учитель сельской школы. Три маленьких тонких сборника стихотворений — это то, что выпущено на сегодняшний день, хотя полное собрание его стихов могло бы быть намного больше. Последний сборник «Весёлый барабанщик» вышел осенью 1964-го, после многих «но» и «если». Сначала издательство отсеяло около десятка из представленных Окуджавой стихов, — они были убраны не по каким-то особым причинам, а что называется, на всякий случай: «Окуджава может подразумевать бомбу, когда пишет “сосуд”»… Позже весь проект неожиданно отложили на будущее. И пока писатель сам не отправил возмущённое письмо протеста тогдашнему начальнику культуры Ильичёву, книгу не начали печатать.

Окуджава всячески подчёркивает, что русская культурная жизнь всё-таки развивается: отбор стихов в «Весёлом барабанщике» был не таким строгим, как в его двух предыдущих сборниках. Кто знает: в следующий раз, может, будут и «Чёрный кот», и «Петух». В интервью Михайло Михайлову в «Московском лете 1964»[38] Окуджава приводит яркий пример. Это произошло, рассказывает он, однажды, когда его вызвали в Центральный Комитет партии, где ему было сказано: «Вы можете писать такие приятные песни, почему вы написали эту песенку “О дураках”?» Окуджава пообещал больше о дураках не петь. И где-то год спустя его вызывают снова. В этот раз ему говорят: «Вы, написавший такую хорошую песенку о дураках, почему вы написали эту песенку о “Чёрном коте”»?

Вот так-то.

Когда я встретился с Окуджавой, он уже пробыл в Швеции шесть суток — свои первые шесть суток в стране Запада. Он очень тих и спокоен — особенно рядом с шумным Евтушенко, — но мне кажется, что спокойствие это внешнее: на самом деле он немного сбит с толку:

— У нас так много предубеждений и предвзятых представлений друг о друге, — говорит он. — Когда же наконец приезжаешь, то замечаешь, как твои предварительные установки начинают распадаться одна за одной. Я, например, приехал сюда в твёрдом убеждении, что ваши «моды» — это испорченная и развращённая молодёжь. Это совсем не так, не правда ли? Многие из них ведь политически активны, социально сознательны? Может, они, наоборот, самые прогрессивные? В Советском Союзе так много легенд…

Окуджава открыт, постоянно готов проверить свои оценки, он как бы ощупью идёт через наш разговор. Многие из его ответов выливаются в вопросы: об условиях жизни в Швеции, о шведском кино, о наших церквях и наших церковных ритуалах («Я неверующий, но церкви — это же история культуры»), о ценах на наши машины, о короле, о цензуре и свободе печати, о Синявском, которого он никогда не читал, о шолоховской Нобелевской премии. Для тех, кто как раз перестрадал пресс-конференцию Шолохова прошлой осенью[39], встреча с Окуджавой очень полезна. Он не даёт никаких готовых ответов, он тщательно взвешивает свои слова, уверенно избегает всяких клише и пустых фраз, — всё это симптоматично для всего творчества Окуджавы, это ключ к его популярности среди молодёжи и основная причина недоверия к нему со стороны власть имущих.

Когда я спрашиваю его, какого современного русского поэта он охотнее всего читает, ответ ясен:

— Бориса Пастернака.

Перед тем, как я покидаю Окуджаву, он, усиленно подбадриваемый Евтушенко, достаёт гитару и поёт некоторые из своих песен: «Песенку старого шарманщика», посвящённую Жене[40] Евтушенко, «Голубой шарик», «Бумажный солдатик» («Он был бы рад в огонь и дым, за вас погибнуть дважды, но потешались вы над ним, ведь был солдат бумажный»), и под конец «Песенку весёлого солдата» (так Окуджава представляет её, хотя в более официальной версии она называется «Песенка американского солдата»). Последние строчки звучат так: «А если что не так — не наше дело! Как говорится, родина велела. Как славно быть ни в чём не виноватым, совсем простым солдатом, солдатом».

Вряд ли Окуджава мог уйти дальше от тех «зелёных беретов», о которых поёт сегодня Барри Садлер[41].

Expressen. Stockholm, 1966. 5 июня

2. Встреча в Москве (Из книги «Пятьдесят пять лет с Россией»)

Окуджава в 1981 году не был тем же самым человеком, что Окуджава в 1966 году. Тогда он был окружён аурой почти невинного любопытства. Но опыт закалил его, и теперь у него практически не было политических иллюзий. Его коллеги либо умерли, либо были вынуждены замолчать или эмигрировать. Он не понимал, как его собственный народ мог выдержать жизнь в совершенно бесцветном брежневском обществе. Всё, что ему оставалось, — это погрузиться в историю, пытаясь понять настоящее через прошлое.