Окраина - [107]

— Почему ты говоришь это мне?

— Потому что квартира готова. И занять ее надо как можно скорей. С квартирами чем дальше, тем труднее.

Приятель испытывал потребность оправдаться. Он говорил быстро и напористо:

— И вообще, разве я не имею права уехать отсюда? Никто мне здесь ничего не дал. Я никому не должен. Никому не обязан…

Он встал, заходил из угла в угол, притрагиваясь носком ботинка то к кровати, то к столу, к умывальнику, к шкафу.

— Здесь нет ничего моего. Это не мое, и это, и это тоже…

Стукнул кулаком по стене.

— Даже стены не мои! Если не понравлюсь здешним, ничто не помешает им меня выставить. Что же дает мне этот завод? Возможность провести лучшие годы здесь, в доме, где мне ничего не принадлежит? В оранжевом дыму и пыли?

Теперь поднялся и Франтишек. Не мог он долее сидеть и слушать в бездействии. И он спросил:

— А что даешь заводу ты?

Приятель не ответил.

— Давно ли мы сюда приехали?

И на этот вопрос ответа не последовало. Так стояли они лицом к лицу, пока обоим стало невмоготу. Очередь нарушить молчание — за приятелем; он ведь еще не дал ответа ни на один вопрос Франтишка. Это еще хорошо. Эпоха, когда единственным ответом на подобные вопросы будет смех, уже стучится в двери. Тук-тук-тук! Приятель улыбнулся, напряжение упало.

— Ладно. Ты прав. Для завода я не сделал ничего. Но согласись с одним: можешь ты назвать хоть одного человека, который на моем месте поступил бы иначе?

Франтишек подумал хорошенько и нерешительно протянул:

— Быть может, мой отец.

Приятель использует его нерешительность:

— Да нет. Я имею в виду кого-нибудь из наших. Из школы.

Франтишек медленно покачал головой, отрицая. Приятель совсем растаял.

— А теперь садись. Чего стоим как дураки. Я еще не все сказал. Как узнаешь, с большим удовольствием чокнешься со мной. Я заявил отцу, что у меня есть одно-единственное условие: пускай добудет квартиру и для тебя.

— И что отец?

— Обещал. Ты его знаешь. Он тебя обожает. А на его слово можно положиться.

Франтишек потянулся к стакану, но опустил руку.

— Поздно.

Приятель припустил это мимо ушей — он упивался розовыми картинами будущего:

— А пока уладится с твоей квартирой, будем жить вместе в моей…

— Предварительно размалевав ее, — подхватил Франтишек. — У нас еще осталась черная краска. Хорошо, что не выкинули.

— Ладно, только теперь лучше возьмем не черную, — без прежней уверенности согласился приятель.

Но тут уж Франтишек не выдержал.

— Брось валять дурака! — оборвал он приятеля. — Не желаю я полжизни раскрашивать чужие квартиры. Это ведь и для меня лучшие годы. О том, что будет дальше, мы с тобой спрашиваем по-разному. Я спрашиваю себя: что я могу сделать для других? И вывернуть это наизнанку не могу. Не умею, да и не хочу. Открыть тебе секрет? Ты мне свой секрет, я тебе свой. Меня выбрали в городской Национальный комитет.

С этими словами Франтишек торжественно поднял стакан. Друзья чокнулись, смущенно улыбаясь. Им уже нечего таить друг от друга. Нечего бояться. Они пьют вино, которое так же выдохлось, как и их дружба.

4

Возвратиться Франтишкову приятелю из пограничья в Прагу было, понятно, не так-то просто, как могло бы показаться после бутылки красного шампанского. Однако и не так уж сложно, как бы хотелось радикалу из городского Национального комитета. В обоснование своего увольнения приятель привел — а как же иначе! — семейные обстоятельства. Но так как эта пластинка слишком заиграна, то отец приятеля прибыл лично, чтоб объяснить эти самые семейные обстоятельства. Только посещение высокопоставленным правительственным чиновником местных властей и дирекции химзавода окончательно разрешило конфликт, грозивший затянуться до бесконечности по принципу: «Что лежит — не убежит».

Аргументы папаши, в сущности, сводились к тому, что длительное отсутствие сына, находящегося вдали от семьи, при скверном состоянии здоровья отца может вызвать перебои в работе целой промышленной отрасли. Судя по результатам личного вмешательства Моравца-старшего, никто в пограничье не пожелал взять такую ответственность на себя.

За этой закулисной борьбой Франтишек наблюдал со стороны, прикидывая в уме, долго ли она протянется. Он опирался на свой опыт, на многолетнее знакомство с жизнью, условия которой в данном случае представлялись ему как в математической задаче. Результат известен, а вот способы решения задачи индивидуальны. А так как в обычной жизни великие, роковые разлуки происходят довольно редко, то Франтишек соблюдал лишь самую необходимую меру участия в единоборстве высокопоставленного столичного чиновника с местной бюрократией; и когда все кончилось благополучно, он помог приятелю упаковать вещички, столь недавно доставленные сюда.

Но и в этом деле Франтишек придерживается меры. Он не настолько медлителен, чтоб можно было подумать, что он с тяжелым сердцем принимает отъезд друга, но и не слишком тороплив, что означало бы, напротив, будто он уже и дождаться не может, когда тот уедет. Франтишек порадовался, когда со стен сняли керамические барельефы, но чуточку погрустнел, увидев, что после них остались на стене следы, хотя провисели они тут недолго. Но так уж водится на свете. Вместо того чтоб поскорее оставить позади тягостное прощание, мы растравляем себя воспоминаниями о том, что покойный любил картофельные кнедлики. И усердно откапываем в своей памяти что-нибудь подобное, лишь бы подольше продержалась печаль.