Окраина - [105]

В этой комнате, где слабо пахнет воском, которым натерт пол, и чистым постельным бельем, высушенным на жарком солнышке, в комнате, в которую из садов и огородов, расположенных у подножия гор, доносится через открытое окно кладбищенский запах земли, аромат простого одеколона очень приятен. Ведь он — чей-то, в то время как сверкание никелированной кровати и матовый блеск линолеума — общее достояние. Универсальная обстановка детского дома, личность неувядаемо красивой заведующей — все это так сильно воздействует на нервы, что в этой прелестной комнатке с видом на горы Франтишек чувствует себя как на иголках. Поэтому, показав на отдаленную вершину, вознесшуюся к небу, подобно готической башне, он спрашивает:

— Доберемся мы до нее засветло?

Из-за присутствия Франтишка знакомая обстановка детдома кажется Квете чужой. Ничего здесь ей не принадлежит. Только сам Франтишек. И она дает ему это понять, всей тяжестью повиснув у него на шее — движение, подобающее скорее борцу, чем влюбленной девице. Но борец-то слабенький! Если б Франтишек хотел, он стряхнул бы ее без труда. Но он не хочет. А Квета шепчет ему на ухо:

— Ты зачем рассказал ей про Жидов двор? Ради меня?

— Нет.

— И вы правда спали на полу?

— Да.

— Значит, дом с желтым кафелем…

— Я выдумал.

— И посуду с синим узором…

— Тоже.

— И зеленую гостиную…

— Да! И книжный шкаф со словарями, и журнальный столик, и кресла зеленого плюша — все я выдумал.

Франтишек слегка отстраняет Квету и, глядя куда-то вбок, спрашивает:

— Сердишься?

Квета, в знак отрицания, так порывисто замотала головой, что ее золотые волосы вскинулись направо-налево. Она виновато улыбнулась:

— Я ведь тоже не говорила тебе про детдом. Боялась ужасно, что пригласишь меня в Прагу, и твои родители начнут меня расспрашивать, и придется мне все выдумывать… Про милого папочку, милую мамочку…

Франтишек делает попытку заступиться за своих родителей:

— Ну, мои многое могут понять, их не так-то легко удивить.

— Даже тем, что я никогда не видела своего отца трезвым?

Франтишек степенно покачал головой. Квета повысила голос:

— И даже тем, что моя мама в третий раз замужем?

Франтишек и это отрицает. Для подобных дел в Жидовом дворе не нужно даже официального оформления брака.

— Ни тем, что ты со мной… дружишь?

Это Франтишек не сразу решился отрицать, что было бы лицемерием, и Квета мгновенно подметила его нерешительность:

— Вот видишь!

Оба вздохнули — громко, как дети, когда они играют во взрослых, — обнялись и, словно актеры-любители, забывшие роль, все повторяли:

— Я не хотел тебя терять…

— Ты правда не хотел меня терять?

Потом, когда они сообразили, что засветло им не добраться до вершины, похожей на готическую башню, а в темноте бродить по тем местам небезопасно, Квета с поразительной трезвостью осведомилась:

— Ладно. В таком случае, куда же ты ездил каждое воскресенье?

Услышав ответ, разочарованно вздохнула:

— Ах, дом-то строить легко…

Франтишек понял этот вздох во всей его многозначительности и не стал спрашивать, что она хочет этим сказать. Но Квете нужно убедиться еще в одном:

— Но это-то уж правда, да?

Франтишек усмехнулся с легкой горечью:

— Конечно. Раз мне не стыдно об этом сказать — значит, правда.

Больше Квета не расспрашивала.

Чтоб не дразнить невероятно живое воображение фантазеров переходного возраста, вечер они провели у телевизора в обществе старших воспитанников и по комнатам своим, в противоположных крыльях замка, демонстративно разошлись на глазах у всех. Однако даже это не спасло их от подозрительных взглядов и истерического хихиканья.

Утро, которое мудренее вечера, напомнило им о неосуществленной прогулке. Франтишек, приехавший налегке — как отозвалась заведующая о его одежде, состоящей из вельветовых брюк и рубашки, — был готов в два счета. Квета, для которой детский дом, согласно надписи над лестницей, был родным, собиралась дольше. Быть может, это объяснялось тем, что они решили после прогулки сразу вернуться в город.

Франтишек нетерпеливо прохаживался перед канцелярией; комнатка Кветы — в конце коридора, и ему неловко стучаться к ней, точно так же как и топтаться поблизости от ее двери. Но сейчас еще слишком рано, к тому же воскресенье. Коридор пустынен и тих. Когда же из спален начал доноситься шум, Франтишка спасает появление заведующей, которая приглашает его к себе.

— Вам надо было условиться с Кветой, в котором часу вы встретитесь. Теперь вы стесняетесь постучаться к ней, она — к вам. А вы постучите — у нее нет привычки поздно вставать. Наверняка уже оделась.

Франтишек двинулся было к двери, но не успел ее открыть, как заведующая заговорила опять своим раздражающе безучастным тоном, снова приводя при этом что-то в порядок, — Франтишек даже не сразу понял, что обращается она к нему.

— Вы должны быть добрым к Квете. У нее была тяжелая жизнь. Иному и за пятьдесят лет не выпадет на долю того, что ей пришлось пережить за восемнадцать.

Умудренный опытом вчерашнего разговора с ней, Франтишек постарался принять нейтральный вид, но заведующая недовольна:

— Не надо недооценивать того, что я вам говорю.

Ее безапелляционные назидания злят Франтишка. Теперь, когда они с Кветой кончили игру в прятки, проповедь заведующей, которая ничего о них не знает, в сущности, излишня. И он раздраженно отвечает: