Окраина - [107]

Толпа постоянно росла. Конечно, это было не все население города, но значительная его часть, и их численность увеличивалась, пока они выступали со своими пьяными речами, стараясь собрать массу, достаточную для активных действий. Их тактика была очень простой – кто не с нами, тот против нас, – и это привлекло к ним множество нейтральных зрителей.

Агафья помнила первый запах дыма и оранжевые языки пламени, показавшиеся на плато, где подожгли молоканские поля. Она хорошо помнила, как после этого пьяные шахтеры и их приспешники появились около их домов. И каким было их возмездие. Они никогда об этом не говорили, и она больше никогда об этом не думала – ей почти удалось убедить себя, что этого никогда не было.

Но это было.

В ту ночь Рашнтаун был полностью разрушен. Толпа действовала без всякого плана и без всякой цели – никто не организовывал ее действия, и даже не пытался. Ревущие банды рассвирепевших, совершенно пьяных идейных противников молокан в сопровождении примкнувших к ним толп мелких пакостников шли, ехали, маршировали по Рашнтауну, сгорая от желания взбрыкнуть и причинить вред всему, что встречалось на их пути. И они это делали. То тут, то там случались драки и нанесение тяжелых телесных увечий, которые часто сопровождались полным уничтожением собственности. Трех женщин изнасиловали, причем двоих – на глазах их мужей. Дядю Агафьи шахтеры повесили. Сначала они связали его и долго таскали за собою по центру города, а потом, когда ненависть толпы достигла своего пика, подвесили к верхушке тополя в парке. И только после этого, после того как банда увидела безжизненное тело на месте только что живого человека, этот бунт, или как там это назвали, стал сходить на нет. Замолчавшая и испуганная толпа стала расходиться по домам, оставляя после себя разрушенные здания и разбитые жизни.

Они, вся семья Агафьи, наблюдали за повешением с улицы, и, хотя ей очень хотелось отвернуться, она этого не сделала.

И ее мать не стала заставлять ее делать это.

Лица мужчин, которые совершили это преступление, навеки отпечатались в памяти Агафьи. Она знала, что их никогда не поймают, не отдадут под суд и никогда не вынесут справедливый приговор – по крайней мере не в этом городе, – но она все равно постаралась запомнить эти лица.

Рашнтаун сгорел дотла, а те несколько построек, которые сохранились, были разграблены и разнесены по кирпичику. Их семьи – ее, Джона, Семена, Веры и Александра – пострадали больше всего. Кто-то – она уже не помнила кто – сказал в ту ночь, когда они оплакивали своих умерших, зализывали свои раны и пытались оценить ущерб, а пожарные машины заливали пожар, чтобы тот не распространился на остальной город, – кто-то сказал, что есть возможность добраться до тех, кто сотворил весь этот ужас, что есть способ отомстить им.

Если бы это было сказано на час раньше или на час позже, возможно, они и не обратили бы на это внимание, не позволили бы, чтобы их подтолкнули в этом направлении. Но в тот момент их горе было на самом пике, и эти слова, как пожар, распространились среди пострадавшего и лишенного крова населения Рашнтауна. Они поняли, что могут что-то сделать, могут, в свою очередь, добраться до людей, которые разрушили их дома и их жизни.

Вдвоем с мужчиной, которого она не знала, Агафья пряталась за banya, наблюдая за горящим домом. Находясь в мрачном и таинственном настроении, они вызвали духа из запрещенных текстов пророка, само имя которого было вычеркнуто из всех записей и истории молокан. Но слова этого пророка сохранились, и их бережно передавали из уст в уста пришлые и мятежные молокане, которые никогда не были членами церкви или общины. И хотя все знали о существовании этих текстов, но открыто в этом никто не признавался.

Кто-то их знал и сохранил, и вот теперь, пройдя через все эти годы и расстояния, худшие из них были произнесены.

В то время Яков уже был помощником Павла Долгова, который в то время был у них священником. Только эти двое выступали против мести и совершенно четко говорили им всем, что они вмешиваются в промысел божий.

«Мне отмщение, Я воздам, говорит Господь»[86], – постоянно повторял их священник и перечислял целый список кар, павших на головы тех, кто проигнорировал слова Библии ради своего успокоения или удовлетворения тех, кто верил не в Бога, а в свои собственные основные инстинкты. Они еще пожалеют об этом святотатстве, говорил он им.

Однако они проигнорировали его слова и произнесли запрещенный текст, и из огня появилось что-то темное – созданное из угля и пепла, смертельное существо, которое поклонилось им и стало ждать их распоряжений, готовое выполнить любое из них.

Были названы имена: тех, кто нанес урон, тех, кто шел рядом с убийцами и подзуживал их. И существо растворилось в темноте.

И эти люди умерли.

И жены их умерли.

И дети их умерли.

И смерть их была ужасна.

Вызов этого… существа, этот контакт с потусторонним миром был предательством их молоканской веры и их договора с Богом. Они поняли это почти мгновенно, поняли, что священник был прав, а они поступили неправильно. Смерть их мучителей не принесла им никакого удовлетворения, так как не думали они в тот момент о правосудии и справедливости, а говорило в них только горе, отчаяние и желание наказать нечестивцев за их вину. Но позже они убедили себя, что в этом было и что-то положительное, так как они укрепились в своей вере и в духовном плане вернулись туда, где им и полагалось быть. Все они понимали, что согрешили, и им пришлось вновь посвятить себя Богу и молоканским традициям.