Окопов. Счастье на предъявителя - [7]

– О! Очухался, – сказал тот, замахиваясь свободной рукой.

– Стой! – скомандовал Юрий. – Ты его так в больницу отправишь! Вадя, шокер!

Из хватки Николая Анатольевича выдернули руку, кто-то коснулся его ключицы, затрещало и страшная боль пронзила все тело, заставляя позвоночник изгибаться в обратную сторону, руки, ноги скрутила судорога и… провал.

Сознание вернулось мгновенно. Это как моргнул. Только когда закрывал глаз, все тело сковывала страшная боль и трясло. А открыл – боли уже нет, лишь немного ломит, но голова ясная. Вот только конечности плохо слушались, шевелить трудно. Сколько был в отключке, непонятно. На столике уже выложены в стопку все бумаги из портфеля. Юрий достает со дна три пачки денег. Одну – сунул в карман, вторую – кинул широкоплечему Вадиму, третью – Володе с квадратной челюстью.

«Тридцать тысяч баксов. Все, что осталось с поездки. Когда уезжал, было более восьмисот», – подумал он, с какой-то внезапной апатией наблюдая, как его грабят. И как не образоваться этой беспомощной апатии, если против тебя в собственном доме твоя собственная жена и три мужика, каждый из которых гораздо сильнее в рукопашном бою, к тому же вооруженных электрошокером и Бог его знает еще чем. «Во, мой бумажник у носатого, – мысленно констатировал он. – Деньги достает, карточки, визитки. Надо было отдать его цыганке, а не этим сволочам». Воспоминание о цыганке возникло ни с того, ни с сего, мимоходом и как само собой разумеющиеся.

Выпотрошив на столик бумажник, Юрий отодвинул карточки с визитками в сторону и, из образовавшейся кучки денег, вытащил несколько купюр, которые вложил обратно.

– Здесь две пятьсот, – сказал Юрий, передавая бумажник широкоплечему Володе. – Это ему. Остальное забирайте. Теперь, вроде, все.

– Погодь! – сказал Вадим и обратился теще. – Хозяюшка, бухло есть?

Та принесла бутылку, передала Вадиму, вышла в кухню.

– Да вы что! – воскликнул тот, разглядывая бутылку. – Такую вещь на этого переводить? Проще ничего нет?

– Нет. Нет времени. Пусть подавится! – сказал Юрий.

– Гы, гы, гы, – засмеялся Вадим и подошел к распластанному телу.

Он присел на корточки, схватил Николая Анатольевича за ворот плаща, приподнял, уперся коленкой в спину, больно заломил назад руки и взял в захват мертвой хваткой. Володя уселся лежащему на колени, одной рукой вцепился в нижнюю челюсть, другой надавил на лоб, запрокидывая голову. Юрий открыл бутылку и поднес горлышко к губам лежащего. Николай Анатольевич успел разглядеть название на черной этикетке «Camus X.O.» «Знакомая вещь. Из моих запасов», – подумал он. Сдавили пальцами челюсть у основания, рот открылся и туда с бульканьем полилось. Николай Анатольевич любил коньяк, но не до такой степени, чтобы пить насильно и в подобной компании. Поэтому он дергался, языком выталкивал попадавшую в рот жидкость, стараясь стиснуть зубы.

– Не хочешь пить, тварь? – Юрий, перестал лить. – Такой хорошей вещью брезгуешь… Да куда ты денешься?!… Вова, поджарь его! Только немного.

Послышался треск и опять страшная боль, судороги. Но длилось это недолго. Сознания не терял. Лишь немного помутилось в единственном открытом глазу. Потом боль стала уходить, но тело продолжало еще дергаться приступами конвульсии. Ему опять открыли рот и продолжили вливать коньяк. На этот раз он не сопротивлялся. Проглатывал все. А мерзавец Юрий приговаривал при этом:

– Ну как? Вкусно ведь? Да? Пить не хотел… Сейчас выпьем за маму… Умница. Теперь за папу… Вот лапонька. Хороший мальчик.

Вливание коньяка продолжалось до тех пор, пока у Николая Анатольевича не стали появляться явные позывы к рвоте.

– Хватит, – сказал Володя, – а то он все выблюет.

– И ладно. Почти всю уговорил, – Юрий, убрал бутылку. – Теперь все. Тащите это отсюда!

Его подхватили под руки, подняли и поволокли к выходу. С заплетающимися ногами, собрав последние силы, он с мычанием вырвал одну руку, пытался освободить другую. Опять смешок: «Гы, гы, гы», и голос Юрия: «Напился – веди себя прилично!» Какая-то возня и опять его голос: «Стой! Не бей! Дай мне напоследок!»

И снова треск, и снова страшная судорожная боль, и… провал.

Он очнулся также внезапно, как и после первого электрошока. Темно, тесно, неудобно, трясет, слышен шум мотора и очень тихо музыка. Он лежал на боку, в неудобной позе с поджатыми, раскоряченными ногами. Пахло резиной. Руки свободны, но какие-то вялые, бессильные. Он с трудом поднял левую, и уперся в холодный металл. Опустил – снизу что-то вроде ковра с коротким ворсом. Нащупал протектор покрышки колеса.

«Я в багажнике, – подумал он. – И куда меня?»

Страшно не было. Все, что произошло за последние полчаса еще не успел переварить. Сейчас его куда-то везли. А куда – неизвестно. Он помнил, что были злодеи в его доме во главе с его собственным юристом. Была теща, бросающая в лицо напраслину. Была жена, до неузнаваемости изменившаяся, в позе каменной статуи. Была статья в газетенке, в которой крупица правды, словно косточка манго, облеплена толстым слоем мякоти-лжи под тонкой кожурой приличия, сквозь которую просачивался душок гнильцы. Было явное, не имеющее логического объяснения, насилие над ним, совершаемое с молчаливого благословения самого дорогого человека, его Светланки.