Окопники - [5]

Курский иль кавказский соловей.

Мы свои патроны расстреляем,

Бомбы многотонные взорвем.

Голубым, цветным победным маем

Пригласим на праздник соловьев.

И пускай над замятью вчерашней,

Над весною, вмятою в кипрей,

Свищет голосистый, настоящий

Курский иль кавказский соловей.

БУЙНЫЕ ТРАВЫ

Над черным окопом, у выбитой танками нивы,

Зеленым дождем расплескалась ожины листва

И шмель пробасил, залезая в цветок торопливо,

И вышла на свез муравьев трудовая братва.

Над черным окопом взметнулись узорные травы,

Встречая последней военной зари торжество.

Весна на Кубани согрела поля и дубравы —

Не жаль ей ни красок, ни света не жаль своего.

Татарник встряхнулся, склонясь над солдатскою хатой,

Где юрка фанат да лопата, да гильзы на дне.

Сюда я вчера выходил из заречной бригады

По тропкам, по травам, по колкой шуршащей стерне.

Зеленые травы над узким солдатским окопом,

Глубокое небо, широкий простор ветровой,

Как хочется встать над окопом простым хлеборобом,

II травы потрогать, и в травы упасть головой.

Высокие травы, ничто не согнет вашу прелесть:

Ни штык, ни сапог, ни откованной бомбы заряд.

Наклонит вас долу осенняя мудрая зрелость

И самая добрая в свете рука косаря.

Весенние граны, упругие, буйные травы,

Вы солнышко пьете и силу земную пока,

Взовьется ракета — и пахари мирной державы

Рванутся на бруствер под клекот орудий полка.

Столетние травы, расти вам в степи по колени,

Сплетая дрожащие сеточки тонких корней.

Цвести вам на крови солдат моего поколенья,

Стоять вам на страже навеки уснувших парней.

РОМАШКА

Лейтенант из приплюсну той фляжки,

Где фашистская сломлена прыть,

Поливает степную ромашку, —

Самому ж ему хочется жить!

Забинтована грудь лейтенанта,

Словно в пламени больно горят

Две глубокие красные раны —

Не дают поднимать автомат.

После схватки ночной рукопашной

Кровь еще на трапу не стекла.

Не беда… Хорошела б ромашка,

Поднималась из пепла земля.

Будет праздник на улице нашей,

Будет в новом цветеньи рассвет.

Будет в белом разливе ромашек

Жизнь моя до скончания лет.

ОГОНЬ ЗЕЕЛОВСКИХ ВЫСОТ

Памяти дяди моего Федора Петровича Журавлева

Казацкая быль

Там, на Зееловскнх высотах,

Последний бой жестоким был.

И в том бою мой дядька Федор

Шальную голову склонит…

На трассах юрода Ростова

Вершил он свой дрогальский путь:

Имел коня, к нему подковы…

Уздечку, бричку и хомут!

И оторной, и смуглолицый

Среди ростовских дрогалей —

Кидал мешки в порту с пшеницей,

Играя сплою своей.

На случаи драки на весельи,

Деды, ходящие в чести.

Будили Федюшку, —

В похмелья

Дурную склоку разгрести.

Он дышло брал от колесницы:

Тяжел был в две руки захват…

Он гнал гульбу через станицу —

Кто, прав — не прав, кто виноват?!.

Дрючиной вымахавшись яро,

На страх своим, на зло врагам —

Крушил трухлявые амбары.

Ворота сыпались к ногам.

…А тут, вдали от ридной хаты,

Стремясь сдержать наш ярый штурм,

В бой двинул Гитлер бесноватый

Своих последышей — фольксштурм!

Мальчишки шли картинно, пышно

И их свинец свистел и выл…

Озлившись, дядька Федька, дышло

И здесь за комель ухватил.

Он каску в сторону откинул,

Поднялся грозно в полный рост:

Сдержал рубеж…

А сам загинул —

В огне Зееловскнх высот!

Война не ведает печалей,

Когда под иен дымится кровь…

Их по квадратам расписали,

Зеленых фольксштурмовнков!

Остался дядька с рваной раной

Под серой насыпью земли.

Умчался конь его буланый:

Куда?..

Не знают дрогали!

И время взвень сбивает лиру,

Летит к безвестной стороне:

То ль к заповеданному Миру

То ль к незапамятной Войне.

ПОД СЕРДЦЕМ ПУЛЯ

… Под сердцем пуля у меня —

Германская тупая пуля.

Уж тридцать лег ее ношу я,

Победно выйдя из огня.

В живую ткань она вросла

И тянет, гнет солдата к смерти,

За то, что жизнь моя прошла

По гребню смертной круговерти.

За то, что сам стрелял и бил,

И лез в отчаянные драки.

Чужую злую кровь пролил,

Вставал с гранатою на танки.

Давно на свете нет войны,

А пуля клятая напомнит

Про Курск,

Приволжские холмы…

И сердце яростью наполни!

Но как я пулю оторву От сердца?..

Чуть оно заноет!.. —

И я живу, и не живу,

Еще не выбывший из строй.

Свое свинцовое литье

Война от сердца не отпустит,

Покуда в землю не опустят

Со мною горюшко мое.

БЕРЛИНСКИЙ СОН

Уснул казак у стен рейхстага

В конце поверженной войны,

Под окрыленным алым стягом

Своей весны, своей страны.

Трава теснилась сквозь каменья,

Бросая тоненькую тень.

Дымилось солнце возрожденья,

Цвела берлинская сирень.

Вповал бойцы — гвардейцы спали.

До края выбившись из сил,

На сером выбитом асфальте —

Где крепкий сон кого скосил.

Еще истертые подметки

Дымятся яростной войной…

Уснул степняк, как будто в лодке

Уплыл на родину домой:

По рекам, заводям зеленым,

Тугим кувшннкам, камышам,

По странам, им освобожденным,

Форсированным рубежам.

И всюду нивы колосятся,

Цветут вишневые сады.

В тени раскидистых акации

Поют синицы и дрозды.

На пятачке чужой державы

Сморил солдат российских сон.

Брала весна земное право

Сквозь битый камень и бетон.

НЕМЕЦКАЯ СИРЕНЬ

Шли танки, самоходки, тягачи —

В последнее большое наступлепье,

И колыхались звездные лучи

Над боем нависающей сирени!

Сирень и здесь вовсю уже цвела —

Она жила, росла, благоухала.

И молодого света и тепла

Ей все казалось было мало.

Сирень была по — своему права:

Война — войной по крышам, по кюветам,

И здесь — она, да тихая трава