Окно выходит в белые деревья... - [21]

целовальников,

                              менял,

словно блики среди хмари,

Стенька

                    ЛИЦА

                                      увидал.

Были в ЛИЦАХ даль и высь,

а в глазах,

                   угрюмо-вольных,

словно в малых тайных Волгах,

струги Стенькины неслись.

Стоит все терпеть бесслезно,

быть на дыбе,

                           колесе,

если рано или поздно

прорастают

                      ЛИЦА

                                      грозно

у безликих на лице…

И спокойно

                   (не зазря он, видно, жил)

Стенька голову на плаху положил,

подбородок в край изрубленный упер

и затылком приказал:

                                     «Давай, топор…»

Покатилась голова,

                                  в крови горя,

прохрипела голова:

                                     «Не зазря…»

И уже по топору не струги —

струйки,

                  струйки…

Что, народ стоишь, не празднуя?

Шапки в небо — и пляши!

Но застыла площадь Красная,

чуть колыша бердыши.

Стихли даже скоморохи.

Среди мертвой тишины

перескакивали блохи

с армяков

                      на шушуны.

Площадь что-то поняла,

площадь шапки сняла,

и ударили три раза,

клокоча,

                  колокола.

А от крови и чуба тяжела,

голова еще ворочалась,

                                                 жила.

С места Лобного подмоклого

туда,

            где голытьба,

взгляды

                  письмами подметными

швыряла голова…

Суетясь,

                    дрожащий попик подлетел,

веки Стенькины закрыть он хотел.

Но, напружившись,

                                   по-зверьи страшны,

оттолкнули его руку зрачки.

На царе

                   от этих чертовых глаз

зябко

             шапка Мономаха затряслась,

и, жестоко,

                    не скрывая торжества,

над царем

                       захохотала

                                              голова!..

ЯРМАРКА В СИМБИРСКЕ

Ярмарка!

                   В Симбирске ярмарка!

Почище Гамбурга!

                               Держи карман!

Шарманки шамкают,

                              а шали шаркают,

и глотки гаркают:

                           «К нам,

                                          к нам!»

В руках приказчиков

                                    под сказки-присказки

воздушны соболи,

                               парча тяжка,

а глаз у пристава

                              косится пристально

и на «селедочке»[2] —

                                 перчаточка.

Но та перчаточка

                                 в момент с улыбочкой

взлетает рыбочкой

                                   под козырек,

когда в пролеточке

                                  с какой-то цыпочкой,

икая,

              катит

                           икорный бог.

И богу нравится,

                               как расступаются

платки,

               треухи

                              и картузы,

и, намалеваны

                           икрою паюсной,

под носом дамочки

                                    блестят усы.

А зазывалы

                     рокочут басом.

Торгуют юфтью,

                                шевром,

                                               атласом,

прокисшим квасом,

                                      пречистым Спасом,

протухшим мясом

                              и Салиасом[3].

И, продав свою картошку

да хвативши первача,

баба ходит под гармошку,

еле ноги волоча.

И поет она,

                        предерзостная,

все захмелевая,

шаль за кончики придерживая,

будто молодая:

«Я была у Оки,

ела я-бо-ло-ки,

с виду золоченые —

в слезыньках моченые.

Я почапала на Каму.

Я в котле сварила кашу.

Каша с Камою горька.

Кама — слезная река.

Я поехала на Яик,

села с миленьким на ялик.

По верхам и по низам —

все мы плыли по слезам.

Я пошла на тихий Дон.

Я купила себе дом.

Чем для бабы не уют?

А сквозь крышу слезы льют…»

Баба крутит головой,

все в глазах качается.

Хочет быть молодой,

а не получается.

И гармошка то зальется,

то вопьется,

                       как репей…

Пей, Россия,

                        ежли пьется,

только душу не пропей!..

Ярмарка!

                   В Симбирске ярмарка!

Гуляй,

           кому гуляется!

А баба пьяная

в грязи валяется.

В тумане плавая,

царь похваляется…

А баба пьяная

в грязи валяется.

Корпя над планами,

министры маются…

А баба пьяная

в грязи валяется.

Кому-то памятник

подготовляется…

А баба пьяная

в грязи валяется.

И мещаночки,

                       ресницы приспустив,

мимо,

             мимо:

                           «Просто ужас!

                                                       Просто стыд!»

И лабазник стороною,

мимо,

                а из бороды:

«Вот лежит…

                       А кто виною?

Все студенты

                         да жиды…»

И философ-горемыка

ниже шляпу на лоб

и, страдая гордо, —

мимо:

«Грязь —

                   твоя судьба, народ!»

Значит, жизнь такая подлая —

лежи

             и в грязь встывай?!

Но кто-то бабу под локоть

и тихо ей:

                       «Вставай…»

Ярмарка!

                    В Симбирске ярмарка!

Качели в сини,

                            и визг,

                                       и свист,

и, как гусыни,

                       купчихи яростно:

«Мальчишка с бабою…

                                       Гимназист!»