Окно выходит в белые деревья... - [20]

между городом Нет

                                      и городом Да!

17 ноября 1963

Суханово

ЗАЧЕМ ТЫ ТАК?

Когда радист «Моряны», горбясь,

искал нам радиомаяк,

попал в приемник женский голос:

«Зачем ты так? Зачем ты так?»

Она из Амдермы кричала

сквозь мачты, льды и лай собак,

и, словно шторм, кругом крепчало:

«Зачем ты так? Зачем ты так?»

Давя друг друга нелюдимо,

хрустя друг другом так и сяк,

одна другой хрипели льдины:

«Зачем ты так? Зачем ты так?»

Белуха в море зверобою

кричала, путаясь в сетях,

фонтаном крови, всей собою:

«Зачем ты так? Зачем ты так?»

Ну, а его волна рябая

швырнула с лодки, и бедняк

шептал, бесследно погибая:

«Зачем ты так? Зачем ты так?»

Я предаю тебя, как сволочь,

и нет мне удержу никак,

и ты меня глазами молишь:

«Зачем ты так? Зачем ты так?»

Ты отчужденно и ненастно глядишь —

почти уже как враг,

и я молю тебя напрасно:

«Зачем ты так? Зачем ты так?»

И все тревожней год от году

кричат, проламывая мрак,

душа — душе, народ — народу:

«Зачем ты так? Зачем ты так?»

12 июля 1964

«Моряна»

«В моменты кажущихся сдвигов..»

В моменты кажущихся сдвигов

не расточайте силы зря,

или по глупости запрыгав,

или по глупости хандря.

Когда с кого-то перья в драке

летят под чей-то низкий свист,

не придавайте передряге

уж чересчур высокий смысл.

И это признано не нами,

что среди громкой чепухи

спокойны предзнаменованья

и все пророчества — тихи.

25-26 октября

Переделкино

«Не тратьте время, чтобы помнить зло…»

Не тратьте время, чтобы помнить зло.

Мешает это внутренней свободе.

Мешает просто — черт возьми! — работе, —

ну, в общем, это хлопотно зело.

А помните добро, благодаря

за ласку окружающих и Бога.

На это дело, кстати говоря,

и времени уйдет не так уж много.

29 октября 1964

Переделкино

ИЗ «БРАТСКОЙ ГЭС»

КАЗНЬ СТЕНЬКИ РАЗИНА

Как во стольной Москве белокаменной

вор по улице бежит с булкой маковой.

Не страшит его сегодня самосуд.

Не до булок…

                      Стеньку Разина везут!

Царь бутылочку мальвазии выдаивает,

перед зеркалом свейским

                                                прыщ выдавливает,

примеряет новый перстень-изумруд —

и на площадь…

                         Стеньку Разина везут!

Как за бочкой бокастой

                                              бочоночек,

за боярыней катит боярчоночек.

Леденец зубенки весело грызут.

Нынче праздник!

                         Стеньку Разина везут!!

Прет купец,

                      треща с гороха.

Мчатся вскачь два скомороха.

Семенит ярыжка-плут…

Стеньку Разина везут!!

В струпьях все,

                              едва живые

старцы с вервием на вые,

что-то шамкая,

                               ползут…

Стеньку Разина везут!!

И срамные девки тоже,

под хмельком вскочив с рогожи,

огурцом намазав рожи,

шпарят рысью —

                               в ляжках зуд…

Стеньку Разина везут!

И под визг стрелецких жен,

под плевки со всех сторон

на расхристанной телеге

плыл

          в рубахе белой

                                            он.

Он молчал,

                   не утирался,

весь оплеванный толпой,

только горько усмехался,

усмехался над собой:

«Стенька, Стенька,

                                  ты как ветка,

потерявшая листву.

Как в Москву хотел ты въехать!

Вот и въехал ты в Москву…

Ладно,

                 плюйте,

                                 плюйте,

                                                    плюйте —

все же радость задарма.

Вы всегда плюете,

                                  люди,

в тех,

            кто хочет вам добра.

А добра мне так хотелось

на персидских берегах

и тогда,

              когда летелось

вдоль по Волге на стругах!

Что я ведал?

                      Чьи-то очи,

саблю,

            парус

                          да седло…

Я был в грамоте не очень…

Может, это подвело?

Дьяк мне бил с оттяжкой в зубы,

приговаривал,

                         ретив:

„Супротив народа вздумал!

Будешь знать, как супротив!“

Я держался,

                     глаз не прятал.

Кровью харкал я в ответ:

„Супротив боярства —

                                      правда.

Супротив народа —

                                         нет“.

От себя не отрекаюсь,

выбрав сам себе удел.

Перед вами,

                           люди, каюсь,

но не в том,

                    что дьяк хотел.

Голова моя повинна.

Вижу,

                сам себя казня:

я был против —

                           половинно,

надо было —

                           до конца.

Грешен тем,

                        что в мире злобства

был я добрый остолоп.

Грешен тем,

                         что, враг холопства,

сам я малость был холоп.

Грешен тем,

                      что драться думал

за хорошего царя.

Нет царей хороших,

                                    дурень…

Стенька,

                 гибнешь ты зазря!»

Над Москвой колокола гудут.

К месту Лобному Стеньку ведут.

Перед Стенькой,

                                 на ветру полоща,

бьется кожаный передник палача,

а в руках у палача

                               над толпой

голубой топор,

                             как Волга, голубой.

И плывут, серебрясь,

                                      по топору

струги,

                 струги,

                             будто чайки поутру…

И сквозь рыла,

                            ряшки,

                                         хари