Окна во двор - [17]

– Это может случиться в любой семье, – перебил его Слава.

– Конечно, именно так в России и подумают, – усмехнулся Лев.

– Тебе не надоело бояться?

Но Лев только посмеялся над его вопросом.

– У тебя там мама осталась. Или ты так обижен, что не планируешь с ней общаться? Если все-таки планируешь, то следующим, кого они задержат в аэропорту, будешь ты. Они отберут у тебя детей, ты этого не понимаешь, что ли?

Я, сжавшись на скамейке, расплакался от осознания, что Лев его отговорит. Как все время, все эти годы, отговаривал практически от чего угодно, и тогда мой страх, мои мучения, мое распотрошенное тело – все было зря. Они опять ничего не замечали.

– Выходит, с нашими детьми можно делать что угодно, лишь бы в полиции про нас не узнали?

– Да. И это реальность. Думаешь, в Канаде ты можешь от нее спрятаться? Да ты связан ею до гроба.

Я слушал их, и перед глазами у меня мелькали кадры собственной жизни: памятник Ленину в парке, онкологический диспансер, мамина смерть, «Несквик» на завтрак, идиллия с запахом какао и «Симпсонами» по утрам, разрушенная появлением нового человека, Лев, семья, школа, ложь, друзья, ложь, Лена, ложь – в какой-то момент все рухнуло, а я не заметил. Порезы на плечах, панические атаки, тяжкие и изнуряющие, как рвота; страх, все пропитано страхом, все пропитано ложью, Глеб, засосы, грязь – и они никогда не были рядом. Замечая, что я не в порядке, они стыдливо закрывали глаза, как будто я не их сын. С этим разберется психолог. С этим разберутся таблетки. С этим разберется собака. Поговорите со мной. Поговорите со мной.

Поговорите со мной!

– Жаль, что ты такой трус, – выдохнул Слава.

Лев закатил глаза.

– Это не трусость, это рациональность. Ты тут что-то говоришь про любовь к «своему» сыну, но не понимаешь, что можешь потерять его, если не будешь осторожен. Хочешь рискнуть родительскими правами? Ну вперед, я не буду тебя останавливать. Можешь написать заявление, но тогда в Россию тебе путь заказан.

Слава, еще секунду помешкав, все-таки опустился на скамейку. Я оказался между ними, зажатый с двух сторон, и мне чудилось, что я впитываю их состояние как губка, переполняюсь несчастьем, сочившимся из них обоих. Их несчастье смешивалось с моим собственным – я тонул в общей тоске.

– Какого черта ты вообще его позвал? – спросил Слава. – Я говорил, что я против.

– Да я знаю его дольше, чем тебя. Надо еще разобраться, сколько в этой истории правды, а сколько травой навеяло.

– Ну конечно, – горько проговорил Слава. – Этому придурку ты веришь больше, чем собственному сыну.

Лев развел руками.

– У нас не самый честный сын.

– Можно подумать, Артур – самый честный человек!

– Заткнитесь! – заорал я. – Заткнитесь! Заткнитесь! Заткнитесь!

Они замолчали, синхронно повернув головы ко мне. Я встал со скамейки, обессиленно повернулся к ним – почувствовал, как по щекам текут злые слезы.

– Хватит, – зло выдохнул я. – Я устал от ваших выяснений отношений. О чем вы вообще говорите? Он же… Меня же… А вы… Как обычно! Вам на все плевать! Что бы со мной ни случилось, вам плевать, вы только перебрасываете с больной головы на здоровую: это ты виноват – нет, это ты виноват! Пытаетесь заткнуть меня психологами, таблетками, собаками, боксерскими грушами! Даже сейчас! Ругаетесь, идти в полицию или нет, а на меня и не смотрите!

Слава протянул руку, подался вперед.

– Мики…

Я отшатнулся.

– Не трогай меня! Никогда меня больше не трогайте! Никому больше не разрешу, никогда! Я такую мерзость испытал, вы не представляете, но вам-то что, вам даже не интересно!

– Прости, пожалуйста.

– Нет! – Я поднял с земли рюкзак, отряхнул и набросил на плечи. Сказал как бы между прочим: – Он же меня трахнул и накурил, а вы меня перед полицией выставили какой-то шпаной.

Я повернулся, собравшись от них уйти, но Слава догнал, развернул за плечи к себе, быстро заговорил:

– Прости, пожалуйста, я ведь ничего об этом не знал!

– Что, опять будете валить друг на друга?

– Я виноват, я очень виноват… – Я попытался вывернуться из его рук, но он крепко держал меня. – Скажи хотя бы, куда ты собрался, а то я сойду с ума.

Я усмехнулся.

– Домой. Или что, боишься, что я спрыгну с моста? Знаешь, когда я хотел спрыгнуть с моста? Год назад. Даже хранил предсмертную записку. Но ты об этом тоже ничего не знаешь.

Почувствовав, как ослабла хватка, я смахнул с себя Славины руки и, сделав несколько шагов от него, пошел прочь.

19+

В первую ночь после случившегося я не мог уснуть. От приятной расслабленности и смешливости не осталось и следа, им на смену пришли тревога и путаные мысли. Я почувствовал липкий стыд за все, что случилось: зачем я за ним пошел? Я же знал, чувствовал, что он хочет от меня именно этого, – так и кого теперь обвинять? Уж не самого ли себя? Может, я и сам этого хотел.

Мне стало по-знакомому нехорошо. Тело потяжелело и стало противно ватным; замутило, перед глазами замелькали мушки, а стук сердца в ушах заглушил окружающий мир. Я поднялся и на дрожащих ногах подошел к окну, распахнул его, вдохнул прохладный ночной воздух. Сначала быстро, потом, приноровившись, задышал медленно: один, два, три, четыре, глубокий вдох, задержка дыхания, один, два, три, четыре, пять, шесть, семь, медленный выдох, один, два, три, четыре, пять, шесть, семь, восемь. Повторить три раза – так гласили все инструкции по борьбе с паническими атаками. Уже на втором вдохе у меня начала кружиться голова, и я перестал считать.