Окна - [32]

Пока мы шли, с юга, из тундры потянул ветерок, он все усиливался. Не доходя нескольких сот метров до того места, где обрывалась серая галечная полоса и начинался бурый склон сопки, мы заметили дымок, а потом и две человеческие фигурки. Плавник здесь громоздился большими завалами, и надо было обходить его.

У костра сидели Сараев и Пантюхин. В нашем поселке они были, пожалуй, единственными настоящими или, по крайней мере, заядлыми охотниками (я не говорю о чукчах, которые все охотники). Остальные же, вроде нас, были просто любители размяться после долгой зимы, выпить водки из железной кружки, попалить в белый свет.

Поодаль лежала сараевская упряжка, правда, не собственная — одолженная у соседа, Эйнеса. Года два назад он и своих собак пытался завести, и об этом в поселке до сих пор помнили. Было это так. Одного пса Сараев попросил у нашего учителя младших классов Ачивантина. Лайки на Чукотке невысокие, на вид даже щупловатые, но этот пес был здоровый, могучий, как полярный волк. Хозяин никогда не ездил на нем, держал для улучшения породы, и все дни он наслаждался свободой, делал что хотел: наводил порядок в своей семье, дремал, подолгу смотрел, сощурясь, на тусклое зимнее солнце и вдруг длинными прыжками несся к какому-нибудь дому, где хозяйка выбросила из ведра мусор, и раскидывал сбежавшихся туда же собак. Другого, грязно-белого кобеля, с одиноким черным пятном вокруг правого глаза, Сараев взял у заведующего косторезной мастерской Тышова. Тоже большой и тоже никогда ничему не обучавшийся был пес. Третий же, которого он выбрал, — маленький, мохнатый, с короткими мощными челюстями и вечно взъерошенным загривком, очень воинственный, — кормился возле школьного интерната. И вот эту-то компанию тунеядцев поставил Сараев в упряжку. Поначалу собаки растерянно озирались, потом, видно, сработал какой-то инстинкт, и неловко, боком они потянули. Но тут Тышову, наблюдавшему все это со своего крыльца, пришло в голову свистнуть. Моментально его пес, поставленный передовиком, повернул на знакомый зов, и с разгону упряжка вместе с каюром влетела на ступеньки и сквозь отворенную дверь в сени. Здесь накопившееся раздражение собак прорвалось, они завыли и сцепились друг с другом. Тышов впоследствии очень любил рассказывать, как они с Сараевым напрасно старались растащить грызущихся псов и как, ухватившись за нарту, с трудом выволокли этот клубок наружу. Так закончился первый урок. В другой раз опять все шло хорошо, пока собакам не вздумалось на полном ходу проскочить между двумя близко поставленными столбами из челюстей кита, об которые Сараев непременно расшибся бы, но успел выброситься из нарты. После того он больше не пытался заводить собственную упряжку, но с обученными уже собаками обращаться умел.

Пантюхин презирал всякий транспорт, предпочитая ходить на охоту пешком. Ноги у него были длинные, и он ненамного отставал от собак. Заведовал он когда-то товаро-заготовительной базой, дело это хлопотное (шутка ли, весь годовой винный запас в твоих руках!), а Пантюхин по натуре был, видно, философ, спокойный, молчаливый, трезвый философ. Понемногу он освоил приемы резьбы по кости, перешел в косторезку и стал выпиливать наравне с исконными мастерами-чукчами оленей, моржей и прочую чукотскую живность, точил по заказу кольца, кулоны, браслеты. Имелась у него своя, оригинальная композиция: миниатюрный маяк-памятник Дежневу и рядом старинный крест, также водруженный в честь землепроходца. Полярникам очень нравилось…

Инчоунская сопка была старым, проверенным местом для весенней охоты на гусей. В эту пору они летели с юга через пролив, вдоль припая, и, поравнявшись с сопкой, некоторые из них словно вспоминали что-то и резко сворачивали в тундру, на озера. Сараев с Пантюхиным сидели здесь с утра. Гуси еще не появлялись. Морские утки налетали, правда, но не такие это были охотники, чтобы, отправившись за гусями, палить во что попало.

Мы расположились пить чай. Была полночь. Солнце спустилось к морю и, казалось, не двигалось. Ветер становился все сильнее, и дрова моментально сгорали. Хорошо, что их здесь было много. Мы навалили в костер толстые пересохшие сучья, жар припекал лицо и даже колени сквозь толстые ватные брюки, а спине было холодно. Дронов выплеснул на горящий плавник жидкость из найденной фляги (нес все-таки, не бросал!), и она вспыхнула посреди оранжевого пламени еще более светлым, белым почти огнем.

— Я же говорил: спирт, — пожалел Коля.

— А вдруг «технарь»? — утешил его Липкин.

И начался обычный для весны мечтательный разговор о пароходе, который должен подойти с генгрузом самое большее месяца через полтора…

Пантюхин между тем собрал охапочку сучьев, связал их специально припасенной веревочкой, взял свой рюкзачок, пару фанерных силуэтов — черные птицы с белым колечком на шее — и пошел, огибая лагуну, к невысоким холмам на той стороне. Занявшись чаем и разговором, мы на какое-то время забыли о нем, а когда оглянулись, он уже далеко ушагал на длинных своих ногах. Пантюхину не нравились большие компании. Я подозреваю, что он и на охоту ходил для того, чтобы побыть в одиночестве. Уйти в тундру, выбрать проталинку, воткнуть силуэты, сесть поодаль и ждать. Подремать на солнышке, развести костерчик из захваченных дров, набить в банку тяжелого сырого снега, вскипятить чай… Пантюхин никогда не покидал облюбованного места, хотя бы по соседству гуси летели один за другим. Он твердо верил, что его гусь рано или поздно прилетит прямо к нему, и, надо сказать, обычно так и бывало.