Окна, открытые настежь - [16]

И хоть это внезапное чувство могло показаться странным, для него оно было, наоборот, вполне естественным. Оно давало неписаное право на заботу о ней, на радость от встречи с нею, на ревность.

«Придется подождать», — повторил он про себя. И вспомнил: в Женином тоне не было ни капельки сожаления, только сухая констатация факта: «Придется подождать…» И тут словно кто-то дернул его за язык. Мысль, которая лишь шевельнулась несмело, вдруг сама слетела с языка:

— На его месте я не ждал бы и минуты!

Дима удивленно посмотрел на Виталия. Женя тоже бросила на него быстрый взгляд. Виталий прочитал этот взгляд: она поняла. Все поняла. Радость и испуг отразились в ее посветлевших глазах. «Вот оно!» — засмеялись эти глаза. И тут же попросили Виталия: «Не смей. Больше ничего не смей». Он уловил оба оттенка и подчинился второму.

Все было как было. И все было уже иным. Дима (он теперь казался Виталию даже симпатичным) аккуратно свертывал недоеденные припасы. Женя молча помогала ему. Виталий з н а л, почему она молчит. Он положил сонеты в полевую сумку, поблагодарил за чай и ушел, насвистывая свадебный марш из «Лоэнгрина». Надоедливые «Ландыши» больше не дразнили его.

IX

Взглянув на перекидной календарь, Микола Саввич заметил на свежей странице какой-то значок: что-то вроде прописной буквы «T». Он сморщил лоб, стараясь припомнить, когда и в связи с чем поставил этот знак, но отправился на лекции, так и не разгадав тайну «иероглифа».

«Может, снова Витаська влез со своими спортивными делами в мой календарь?» — думал он. Ведь было что-то подобное в прошлом году: Микола Саввич позвонил по записанному в календаре телефону и только лишь назвал свою фамилию, как чье-то капризное сопрано приказало ему немедленно идти на каток.

Но Микола Саввич отбросил это предположение. После того случая сын завел свой отдельный блок-календарь. Да и написана эта штука рукой Миколы Саввича, с характерным каллиграфическим нажимом, которого школьные учителя так и не добились от Виталия.

Будучи человеком скрупулезно исполнительным, Микола Саввич беспокоился не на шутку, не пропустит ли он из-за этой нерасшифрованной загадки какое-нибудь совещание, партбюро или заседание кафедры. Но сколько он ни расспрашивал, в институте как на диво в этот день не было никаких заседаний.

Во время лекции Микола Саввич вспомнил, как это было. Он разбранил сына за то, что тот у чужих людей выпросил сонеты, а свои потерял. Виталий же возразил, что не потерял, а, кажется, дал почитать своей знакомой, которая, наверно, увезла их с собой в другой город. Вот здесь и было впервые упомянуто имя женщины, с которой у Виталия с прошлого лета тянулся роман. Микола Саввич знал об этом романе ровно столько, сколько следует знать отцу о любовных историях взрослого сына. То есть не знал почти ничего. «Кстати, — сказал тогда Виталий (хоть, по мнению Миколы Саввича, это было не очень-то кстати), — прочитай письмо. И посоветуй — что делать. Это от Тони. (Ее, оказывается, звали Тоней!) И учти: после понедельника самые лучшие советы потеряют всякий смысл — так или иначе в понедельник я все должен решить».

Микола Саввич положил письмо в ящичек под зеркалом, он решил в тот же вечер прочитать… И забыл. Да, да! Забыл, как безнадежный склеротик. Забыл, несмотря на то что на всякий случай поставил на субботнем листе календаря каракулю, памятное «T» (Тоня), но почему-то латинской буквой. И вот вспомнил только сейчас, взяв в руки сонеты, чтобы процитировать студентам какую-то строфу…

Дважды за всю свою жизнь Миколе Саввичу пришлось переживать такой стыд. Впервые — еще до войны, когда в «Интернациональной литературе» напечатали его статью об испанской антифашистской поэзии и он так обрадовался, что забыл поздравить с днем рождения свою Полю. И вот сейчас… Подумать только: сын просит у отца совета по т а к о м у вопросу, а отец позволяет себе об этом забыть!

Вернувшись с лекции, Микола Саввич сразу же принялся за письмо. «Мой единственный!» — прочитал он и, чувствуя неловкость оттого, что читает чужое письмо, чуть было не отложил его. Но пересилил себя.

«Мой единственный! Пишу тебе, но не уверена, получу ли ответ. Вот уже пять писем я тебе послала, это — шестое. А от тебя за все время лишь коротенькая записочка. Выходит, милый, что от моего Заболотного до твоего Слобожанска куда ближе, чем наоборот…»

Еще минуту назад Микола Саввич имел вполне определенное представление о замужней особе, которая закрутила с молодым парнем где-то на курорте, а теперь не дает ему проходу. Был готов и совет: «Брось эту фифочку и больше о ней не вспоминай». Первые же строки письма поколебали его уверенность. Вспомнилась чеховская «Дама с собачкой», от письма повеяло чем-то настоящим. Жизнь со всеми ее сюрпризами вторглась в устоявшийся мир принципов Миколы Саввича, и он уже не знал, что же посоветовать сыну.

«Все может быть, — думал он, растроганный началом письма, — может, она и не такая…» Он был уже готов пойти на компромисс со своими моральными принципами и простить этой замужней женщине ее любовь, если бы не одна неприятная деталь — если бы объектом этой любви был кто-нибудь иной, не Виталий.