Океан. Выпуск 2 - [34]

Евгения Михайловича встретили на плавзаводе хорошо. Не с подобострастием, как это иногда бывает, а искренне и просто. Он это почувствовал сразу, как только утром спустился с траулера на присланный за ним мотобот. Пришел не резервный, хотя послали и резервный, а рабочий, за номером «пять», где старшиной был его старый приятель. «Пятерка» опередила резервный метров на двести, и ее дружный экипаж с радостным смехом быстро, умело пришвартовал свое суденышко к траулеру.

— Михайлович! — закричал старшина несколько фамильярно, подчеркивая этим свои короткие отношения с начальником крабофлота. — Сидай, кум, до нас!

— Хлопцы, — забеспокоились между тем на отставшем резервном, — нам велено начальство в базу забрать, а вы — айда свои вешки шукать!

Тем временем старшина «пятерки», по прозвищу Хохол, мужик лет сорока, необозримо толстый, но ловкий и чудовищно сильный, лихо взобрался на борт «Аппаратчика» и, раскинув руки, пошел, как медведь, на Евгения Михайловича. На его обветренном лице кирпичного цвета блуждала радостная улыбка.

Старшина так крепко сжал в своих объятиях тщедушного начальника крабофлота, что у того затрещали кости.

— Семеныч! — только и охнул Евгений Михайлович и тут же неожиданно почувствовал себя и здоровым и в своей стихии. Наконец он был среди людей, которыми руководил чаще всего на расстоянии, из углового особняка на улице Менжинского во Владивостоке, и которых уважал, искренне любил. — Семеныч! — еще раз повторил начальник крабофлота. — Пусти, чертяка, а то сяду в резервный…

Когда «пятерка» подошла к высоченному стальному борту плавзавода, Евгений Михайлович хотел воспользоваться, как обычно, шторм-трапом, но его не пустили ловцы, а потом наверху загудел мотор лебедки, и вниз с легким лязгом и с шипением пошли троса с крюками на концах. И гость понял, что ему решили оказать особую честь. Это называлось «с доставкой на дом», то есть наверх поднимался весь мотобот и крепился там на могучих мотобалках. После этого оставалось сделать лишь один шаг, чтобы ступить на долгожданную палубу плавзавода.

Разумеется, по своему рангу Евгений Михайлович имел право на такую честь. Он руководитель огромного хозяйства и обладал, в общем-то, почти неограниченной властью. Он это великолепно знал, но всегда страшился злоупотреблять своею властью, и над ним часто подтрунивали коллеги, начальники смежных управлений «Дальморепродукта», удивляясь его чрезмерной деликатности. Он был среди них самым молодым и по возрасту и по стажу работы. Всего несколько лет назад пришел Евгений Михайлович в крабофлот. А до этого он был отличным партийным работником и жизнь «морских людей» знал хорошо, потому что плавал в молодости с китобоями, затем был начальником отдела кадров и помполитом на старых краболовах.

Всего несколько раз в открытом море поднимался Евгений Михайлович на борт плавзаводов подобным образом. Обычно это было в тех случаях, когда он прибывал, сопровождая делегацию или более высокое, чем он сам, начальство. А когда был один, предпочитал пользоваться шторм-трапом или клеткой. Но в данном, конкретном случае инициатива исходила от самих рабочих, в глазах которых он всегда хотел оставаться прежде всего уважаемым человеком, человеком без спеси и руководящего гонора. И он решил не спорить. Ложная скромность столь же скверное качество, как и высокомерие. Лучше всегда оставаться самим собою, не умаляя и не преувеличивая своих достоинств, заслуг или чина. Так убежденно думал Евгений Михайлович. Спорить он не стал, но другу-старшине, который, пыхтя и отдуваясь, как паровоз, закреплял крюк на корме бота, тихо, с укоризной заметил:

— Шикуешь, Семеныч!

Старшина поднял голову.

— Так ты же, кум, больной, — сказал он, простодушно помаргивая выцветшими, белесыми ресницами. — Ежели иначе, то, конечно, с какой стати? Не барин, поди!

— Вот и я говорю…

— Вира! — зычно рявкнул старшина вверх, лебедчику.

Мотобот чуть дернулся и стал плавно подниматься, но в середине пути вдруг остановился. Где-то заело трос, и там, на палубе плавзавода, зашумели, суматошно засуетились.

Глядя на старшину, который стоял на корме и левой рукой держался за рубку, правой — за румпель, Евгений Михайлович с удовлетворением подумал, что на таких, как Семеныч, держится крабофлот. Он из старой, закаленной гвардии, лучший из лучших, опытный, обвеянный всеми бурями и омытый водами многих морей и океанов. И команду, как видно, подобрал себе под стать. Вот они лениво лежат, сидят, кто на носу, кто в пустых неглубоких трюмах или просто на палубе, кряжистые и добродушные, чем-то неуловимо похожие на своего старшину.

— Да, Семеныч, мало кто из ваших продолжает ходить на путину, — сказал Евгений Михайлович со вздохом. — Наверное, человек пять-шесть?

— Нет, кум, поболее, но все равно нас усих трошки, — ответил Хохол и начал зажимать пальцы на руке.

«Нашими» Семеныч считал только тех, кто начинал работать на старых краболовах, на переоборудованных под промысел краба сухогрузах, то есть лет пятнадцать — двадцать назад, и кто никогда не изменял избранному пути.

— А кого из ваших ты считаешь лучшим? — спросил начальник крабофлота, хотя хорошо знал и был твердо убежден, что лучший из лучших — перед ним: Семеныч, первая путина которого началась в невыразимо далеком и трудном 1947 году.