Океан времени - [42]

Он у них — в лазури, в идеале.

Что уж говорить — юродивых,

Пьяненьких, развратненьких — недаром

Бодрость поколений молодых

Не могла терпеть и в мире старом

Жалкий позабыть хотела тип,

Только жив Акакьевич Акакий,

И еще Голядкин не погиб,

Если даже сбрил усы и баки

Взглядом их казнящий генерал.

Унижение — наш идеал.

Век униженных и оскорбленных

Вот и для Европы наступил

В пытках, но, конечно, и законах

Всю ее разворотивших сил.

Многие теперь поймут, быть может,

Русскую загадку, всё поймут

Те, кого история положит,

Позабыв приличия, под кнут.

Но приличий ведь не соблюдали

И тогда, когда Христа стегали.

Смертоносный и великий век,

Вот уже воистину бич Божий!..

Сколько ущемленных и калек,

Сколько благородных с битой рожей,

Сколько честных и уже лгунов,

Уступающих, но поневоле,

Сколько мыслей не находит слов,

Сколько чувств, замученных в неволе,

Сколько слез, таимых про себя…

Дух насилия, боюсь тебя.

Ты на всем, незримый, как давленье

В тысячу и больше атмосфер.

Только нервное сердцебиенье

Подтверждает: из далеких сфер

Страшно к нам приблизилось такое,

Что уж не по росту никому,

И гордишься все-таки, и вдвое

Больше пищи сердцу и уму…

Смысл явлений, я в тебя вникаю

И не жалуюсь, не проклинаю.

И читаю огрубевший мир

Без эгоистической печали.

Да, как собеседников на пир

Боги современников призвали.

Мы не прочь бы заявить отвод:

Не для нас вы писаны, законы…

Только утверждает их народ.

И не мил ему самовлюбленный

Знаменитый сноб очередной

С опытом и тайной половой.

Суд земной свершается над нами,

Помню, что лежачего не бьют —

Только трусы, становясь врагами,

Брошенных друзей не узнают.

Да, я враг себе в недавней прошлом:

Изменила жизнь её мою

Сверхъестественно, и я не в пошлом,

Не подлаживаясь к бытию,

Я своей дорогой сердца-ада

Шел к тебе, истории громада.

Нет свободы, но и от свобод

Мелких надо отрываться: много

Унесло в разливы многих вод.

Разве и потопы не дорога?

Я за победителем не шел,

Я в себе, переживал такое,

Рядом с чем уже, не произвол —

Нападение на все устои.

Сам в себе не мог не видеть я:

Гений века — революция!

«Умник, изощряющий в вопросах

И полуответах жизнь свою,

Посох в руки, не перо, а посох!

Не таись — настигну и убью!

Вон из дома, на позор, на стужу,

Неженка, развратник и эстет!

Будешь жить, как подобает мужу,

Если в самом деле ты поэт».

Вот что слышал я сквозь голос бури,

Для расправы развязавшей фурий.

«Эй, довольный, баста, слезы лей, —

Пело одному, — и слезы дело!»

«Эй, богатый, да еще еврей,

Посох в руки», — над другим свистело.

Отпрыск Агасфера, скорбный дух,

Что гнездо твое? Солома, сучья…

Как ты отвратительно распух

От нечистого благополучья…

Эй, вы, засидевшиеся, все,

Вот я вас! О, суд во всей красе!

7

У подростка-дачницы минутки

Нет в июньском зное для тоски.

Словно голубые незабудки,

Голубые вьются мотыльки,

И, глазами серо-голубыми

Отдыхая в небе голубом,

Девочка, скучавшая с большими,

Наконец одна и босиком.

Ну а завтра — пиршество какое!

Все она наденет голубое.

Вот уже купается она,

Легонькая, тоненькая, цапля.

Как ее прозвали: так длинна

(Больше и не вырастет), и капля

Каждая чудесна, каждый брызг

Радуге существованья нужен…

Одиночество… веселья визг…

Сумерки, и на террасе ужин…

Все благословенно, и в груди

Что-то шепчущее: счастья жди!

Где тебя на себе не кружило?

Но взыскуем почвы на волнах,

И тебе в начале жизни было

Все милее не в чужих краях:

На Украйне или на Кавказе

Детские каникулы твои —

Самообладание в экстазе

Скачек поутру и соловьи…

Пережитого узор: дорожки,

По которым ножки, ножки, ножки!.

Как не петь за ним о ножках всех,

Стебельках волнующих, несметных!

Снова прославляя чудный грех

Вашего соблазна, в безответных

Песнях будет не один поэт

Легкими и стройными томиться.

Но куда ведете вы? На свет?

Или воля возле вас — темница?

Вот он все решающий вопрос

(А не каждый до него дорос).

Ты в консерватории по классу

Композиции… Бах, Дебюсси!

И в Сорбонне учишься до часу…

Но едва войдешь: «Vive la Russie!..»[10]

«Ах, несносные…» Уж по пюпитру

Лектор бьет ладонью. Ты бледна.

А студенту, красоты арбитру,

Радостно, что смущена. Весна!

Если б вы и сам профессор в тоге

Знали, что идет, что на пороге.

Темный век таинственно приник

И к тебе, и к ним и тяжко дышит…

У тебя Стюартов воротник,

Все тебе к лицу: шелками вышит,

Шел тебе недавно сарафан

Детский и козловые сапожки,

Но в костюме от Пату твой стан,

В чудо-туфельки обуты ножки,

Скажешь — дама, видевшая свет,

А всего-то ей пятнадцать лет.

Близится гроза… Трепещет юность

Полудетская. Уже зашла

Бальмонта колдующая лунность

Там у нас. Еще цветами зла

Наше не успело поколенье

Декадентский выправить словарь,

Парниковое дурманит тленье

Петербуржца, и Валерий — царь,

И еще не понимают Блока,

Но пророчествуют: свет с Востока!

А тебя уже в России нет!

Очень ясно вижу я прямую,

Тонкую, душистую, как цвет

Яблони, и дико молодую.

Ты уже замечена, тобой

Раньше, чем загрохотали пушки,

Свет любуется. Хвалы какой

Не услышат крохотные ушки…

И опять не терпится домой,

И гостишь на севере зимой.

Петербург. Дворянское собранье.

«Вот и я большая! Первый бал…»

С ним (а кто он?) первое свиданье.

Платье длинное. Уже настал

День победы, гордый и стыдливый.

Голубые перешли тона

В белоснежный: все, чем сердце живо

Девичье. Да ты и влюблена…