Океан времени - [28]

С собой и с жизнью исступленно честный,

Он над провалом в холод неизвестный

С себя, как рубище, любовь к земле совлек.

«Боюсь пространства, падающих звезд…»

Боюсь пространства, падающих звезд

Не выношу, как головокруженья,

И так вступаю на высокий мост,

Как будто от малейшего давленья

Он может рухнуть и ко дну пойти…

А вечером, примерно с девяти,

Когда в одно провалы и заборы

Сливаются и нет нигде опоры, —

Все, все, что составляет жизнь мою,

Все повисает «бездны на краю».

«В жизни, которая только томит…»

В жизни, которая только томит,

В небе, которое только зияет,

Что же к себе человека манит,

Словно свободу и мир обещает?

Вам не хотелось в прохладе полей

Или в вечернем дыму раствориться?

Вы не искали могилы своей?

Но отчего же, не в силах молиться

И не умея томленье прервать,

Мы обольщаемся снова и снова

И, безрассудные, ищем опять

Дружбы и нежности, света земного?

«Все будет уничтожено, пока же…»

Все будет уничтожено, пока же

Мы любим, самой смерти вопреки,

И пальцы детских ног на летнем пляже,

И голубя на глине коготки.

И многое еще… Но только мало

Всей прелести земной, чтоб перестало

Из этой жизни влечь всего сильней

В то смутное, что кроется за ней.

Так долго мы искали, как умели,

Для мира объяснения и цели

И научились только день за днем

(Не разрубив узла одним ударом)

Довольствоваться тем, что вот — живем,

Хотя и без уверенности в том,

Что надо жить, что все это недаром.

На западе оно заходит

На западе оно заходит. С юга

На северо-восток по радиусу круга,

Пути не замечая, — мысль моя

Меня перенесла в гранитные края

Твои, пустынная и чудная столица

Недавних грозных лет: и голоса, и лица

Таких-то (Гумилев, и Блок, и Сологуб)

Не только узнаю, но различаю губ,

Читающих стихи, такие-то движенья…

Их больше нет в живых, но для меня они

Живые. Все, чему дарили в оны дни

Мы сердце, воскресает. Продолжаю

И в Царское Село оттуда попадаю,

И гимназических товарищей моих

Встречаю, и они со мной среди живых.

На западе оно заходит… Имена

Священные, которыми она,

Европа, и сама священная, богата,

Всем говорите вы о там-то и тогда-то

Родившихся и живших. Только их

Никто из нас, еще сейчас живых,

Не мог живыми видеть. Отчего же

И эти с нами до конца, и тоже

Участвуют во всем, чем мы живем…

Я Дюрера люблю, и на его любом

Рисунке отдыхает взор духовный.

Он этого хотел, не правда ль? И любовной

Я благодарностью обязан двум другим:

Творенье вновь сотворено одним

В капелле той на потолке и стенах…

А станцы, где другой в достойных сценах

Так (о бессмертии) восстановил

Беседу мудрецов, что умереть забыл…

Все живо, что любовь к себе и восхищенье

Умеет (даже в нашем поколенье

Измученных чудовищной войной

И революцией, а главное — собой)

Свободно вызывать. Прими спокойно

Все то в себя, что победить достойно

Забвение. Восток и Запад… И закат

Чудесен, и восход, и в жизни, как возврат

Светила щедрого, и принял я твою

Жизнь драгоценную… К чужому бытию

Не только не ревнуешь ты — стократы

Усиливаешь свет чужих заслуг. Богаты

Особенных людей прекрасные дела,

Ты для меня всему какой-то придала

Необходимости и благородства

Последний блеск… Недаром нет и сходства

Сегодня у меня с тем, чем я раньше был:

В душе, как бы очищенной, вместил

Я все, что в ней тогда не находило места.

Мне мир в приданое ты принесла, невеста.

«Когда лиловый дым вечерний…»

Когда лиловый дым вечерний

Пронзает ранняя звезда

И тихо с пастбища Оверни

Уходят сытые стада,

Когда с Лимани, не с лимана,

Как там, в Венеции, с полей,

Со дна сухого океана

Взлетает стая голубей,

Когда лазури, как Грааля,

Не видишь… что-то, где-то там, —

Тогда на родине Паскаля

Блуждает дух, не он ли сам?

По тихой улице, по дому

Скользит голубоватый свет,

И слышно спящему сквозь дрему:

«Ты должен верить — смерти нет!»

Но как при жизни голос дивный

Звучит сомнением таким,

Такой тревогой непрерывной,

Что мучиться ты хочешь с ним,

Еще не веря… Все обманет,

Прохладой утренней потянет,

И постепенно от того,

Что пело и сияло где-то,

Не уцелеет ничего

Перед лучами жизни этой.

«Я и ты исчезнем: повторен…»

Я и ты исчезнем: повторен,

Вновь и вновь достанется лишь вечный

В новых лицах подвиг и урон

На примерах темноты сердечной.

Огненная будет доброта

Вновь и вновь, тоскуя, убеждаться,

Что не нужно было и креста:

Что божественного здесь боятся

И не дух господствует, а плоть…

Святость жжет (не может побороть).

«Себя от общества я отлучил…»

Себя от общества я отлучил

Не потому, что я на всех в обиде,

А потому, что сам себе не мил

В эпохе, тонущей подобно Атлантиде.

Но есть другая жизнь под боком у меня:

Вся жертва и сознание и смелость,

И сколько раз от этого огня

В ничтожество мне спрятаться хотелось.

И, чувствуя союзника во мне,

Возненавидели дурные люди

Не то, что им тождественно вполне,

А ту, которая меня от смерти будит.

И в тонущей эпохе все ко дну

Меня влекут, но я благословляю,

Моя безумная, тебя одну

И первородный грех тобою искупаю.

Биография души

Я сегодня время созерцаю,

Как свою деревню старожил,

Словно я в минуту пережил

Жизнь, которой нет конца и краю.

Странно видеть мне в себе самом

До конца раскрытую природу,

Я гляжусь в неясное потом,

Вечную предчувствуя свободу.

Если это лишь случайный взлет,

Разве это счастье, разве милость?

Нет, в сознанье что-то просочилось