Охотники за барсами - [27]
В бухте Озерной на камнях около берега лежали два огромных неподвижных сивуча. В бинокль было видно, как через каждую минуту они приподнимали голову на толстой шее и осматривались. Самок нигде не было видно. Но Иванов уверял, что немного дальше, за мысом, находится главное лежбище сивучей, и там они ежегодно рожают детенышей. Однако не прошли мы и полкилометра, как густой туман накрыл нас, и в нем исчезло все, что находилось дальше двух десятков шагов. Пришлось своим следом возвращаться обратно. Так сегодня мы и не узнали, начался окот у сивучей или нет.
На следующий день с утра мы опять отправились с Ивановым в бухту Озерную. Небольшим ветром перед рассветом туман развеяло, и день обещал быть ясным.
К десяти часам утра мы уже добрались до бухты. На камнях сегодня лежало шесть самцов сивучей. Стараясь не напугать их, мы обошли стороной и направились поперек мыса, отделяющего бухту Озерную от главного лежбища сивучей. На перевале мы в упор встретились с четырьмя парнями, вооруженными винчестерами. Это оказалась бригада охотников Шемляченского рыболовецкого колхоза, посланная на отстрел сивучей с планом на двадцать тонн мяса[3]. Около часа мы сидели на камнях, курили, и я уговорил ребят не трогать лежбище и уехать к следующему. Очень неохотно, но они согласились и обещали не трогать сивучей около бухты Озерной. Но разве я мог им верить и не беспокоиться? Одним выстрелом они могли погубить все дело.
Охотники сказали, что окот у сивучей еще не начался, хотя в прошлом году в это время у них уже были детеныши.
Расстались мы по-хорошему, как друзья. Охотники пошли в глубь материка искать «сверхплановых» медведей, а мы с Ивановым направились к лежбищу.
За мысом я увидел величественную картину. На двух рифах лежало множество самок сивучей, как огромные блестящие слизни. Среди них желтели громадные самцы, похожие на снопы хлеба. Часть их забралась на отвесные скалы и камни метров на пятнадцать от воды. Рев самцов непрерывно несся с лежбища, сливаясь в общий несмолкаемый хор, к которому примешивались хриплые крики и хохот чаек. Самки все время передвигались, отвоевывая себе лучшие места, и неуклюже взбирались на камни. Они медленно, змееобразно извивали туловище, выбрасывали передние ласты вперед и, подпираясь распростертыми задними ластами, неуклюже передвигались вперед. Многие спали, лежа на камнях, некоторые — даже свернувшись кольцом, как спят собаки, уткнув морды в брюхо. Много сивучей играло в воде. Они опрокидывались навзничь, совершенно выпрыгивали из воды, гонялись друг за другом и, казалось, яростно, с ревом дрались, хотя это была только забава. Лежа на камнях, они злобно разевали пасть и рычали друг на друга, словно собирались драться, но тут же опять спокойно ложились на камни и даже начинали облизывать друг друга. Одна самка, играя, девять раз выбрасывалась с волной на камень, торчащий над водой выше метра. Самка сивуча, как всадник, мчалась на гребне волны, пока она, разбившись, не спадала, оставив зверя на камне. Но через несколько мгновений самка бросалась в воду вниз головой и опять «приезжала» с новой большой волной.
Самцы лежали спокойно, и только над общей массой сивучей то и дело поднимались их головы на толстых шеях, и они мотали ими из стороны в сторону, громко ревя. Иногда у них возникали драки из-за места и самок. Если из воды какой-нибудь самец хотел выскочить на камень, «хозяин» гнал его назад. Начиналась драка, а в это время третий самец торопился занять место на камне повыше, и тогда он гнал других, сталкивая их в воду своей огромной тяжестью, превышающей тонну.
Больше часа мы с Ивановым наблюдали в бинокль за сивучами. Детенышей не было видно. Значит, мы не опоздали.
Обратно к лагерю мы пошли не по берегу, а напрямик. Но от этого ничего не выгадали. Пришлось преодолеть пять спусков и крутых подъемов по густой, непроходимой чаще кедрового слайда. Идти можно было только по медвежьим тропам, но они иногда не совпадали с нужным для нас направлением и уводили далеко в сторону. Свернуть с тропы и продираться по чаще было невозможно: сухие сучья разорвали бы в лохмотья наши брюки и обувь.
Только через три часа, совершенно измученные, мы вышли наконец к берегу нашей бухты за километр от палатки и с наслаждением пошли по прибрежной мелкой гальке и песку.
За небольшим мысом Иванов заметил на волнах голову нерпы. Он быстро прицелился и выстрелил. Пуля попала точно в голову, громко шлепнув. Однако нерпа нам не досталась. Она утонула.
Так ни с чем мы и вернулись к палатке.
Пиотрович заканчивал помещение для сивучей из леса, прибитого к берегу.
Он мрачно взглянул на нас и продолжал стучать топором, даже не спросив, появились ли у сивучей детеныши. Как будто это его совсем не интересовало. Конечно, я не удержался, подсел к нему на бревно и подробно рассказал о результатах нашей разведки. Пиотрович «ответил» на это молчанием...
Вечером в нескольких стах метров от нашей палатки на камень около берега выбросился сивуч-самец. Иванов первый заметил его, схватил мой винчестер и стал подкрадываться. Мы с Пиотровичем наблюдали за ним из палатки. Здесь не было лежбища, и самец этот, вероятно, был стар или болен, и сивучи изгнали его из своего стада.
