Охотник за смертью - [17]

Много ли известно в братстве о Сине? Он древнее деревьев в Ниэв Эйд и мудрее самого Змея, он не зря зовется Старшим и он привык побеждать…

Способен ли Син использовать паутину против смертных людей?

Эй, Паук, не лги себе, это некрасиво! Спроси иначе: будешь ли ты запутывать смертных людей в свои тенета, если Син попросит об этом?

ГЛАВА 3

Как в какой-нибудь диковинной пляске чернокожих колдунов, то мечущихся в неистовстве ворожбы, то расслабленно склоняющихся к земле, в жизни Альгирдаса волнующее напряжение ежедневных охот вдруг сменилось мягким течением времени в родном доме, в родном лесу, на родной земле.

Син велел ему отправляться к отцу. Он не выглядел недовольным, старший наставник – единственный наставник Паука, он был как всегда невозмутим, но даже Альгирдас, обычно нечуткий к движениям в глубинах чужой души, услышал в голосе Сина легкий скрип неудовлетворения.

Паук не оправдал надежд наставника?

Нет. В том и беда, что оправдал, сделал даже больше, чем от него ожидали, да вот усомнился в собственном праве распоряжаться судьбами смертных. А это для Гвинн Брэйрэ недопустимо.

– Неправда, – сказал Орнольф, прощаясь, – мы не должны и не смеем вмешиваться в дела людей. Мы защищаем их. Только защищаем. Не учим. Не ведем за собой. И никогда ничего не решаем за них.

– Не называй меня Эйни, – привычно огрызнулся Альгирдас.

Син был ханем, а Орнольф – даном, они видели жизнь очень по-разному. Ничего не оставалось, кроме как самому решать, кто из них прав с точки зрения Паука. И кто прав с точки зрения будущего Старейшего Альгирдаса.

Как раз за тем, чтобы Паук мог принять решение, Син и отправил его к отцу. За полгода, безвылазно проведенных в благословенных землях Ниэв Эйд и на Меже, Альгирдас успел основательно подзабыть, что такое смертные люди, столь уважаемые Молотом Данов.

* * *

Оржелис выглядел много старше своих лет. Два года прошло с тех пор, как неведомый изувер жестоко убил его дочь. Два года не было дома сына. И эти два года состарили Оржелиса как десять.

Обнимая отца, Альгирдас заметил, что сравнялся с ним ростом, хотя, конечно, Старейший все еще был шире в плечах и наверняка сильнее. Но в этом его сыну, который тонкой костью и хрупким сложением походил скорее на нага-полукровку [6], чем на человека, равняться с отцом и не стоило.

Еще в Ниэв Эйд Паук начал догадываться, на что рассчитывал старший наставник, отправляя его домой, а дома догадка превратилось в уверенность. Как мало знают Гвинн Брэйрэ о смертных, которых они защищают! Совсем не похож Ниэв Эйд на земли тварного мира! И неясно, за что же Орнольф чтит этих людей, неумных и слабых, и даже не подозревающих ни о слабости своей, ни о глупости.

Грязно было, и какие-то гнусные запахи мешали дышать, и не с кем было перемолвиться словом, а отец… Отца Альгирдас любил и почитал больше, чем наставника Сина. И достаточно было закрыть глаза, чтобы, оказавшись в привычной тьме, почувствовать в людях за грязью и запахами, за глупостью, слабостью, чванством, за всем, что внушало отвращение и недоверчивую брезгливость, ту же кровь, что бежала в его жилах. Узнать и вспомнить каждый дом в Гародне , каждое дерево, все звуки однообразной человеческой жизни. Услышать птиц в лесу, вдохнуть запах листьев, раскинуть паутину и уловить пальцами ток невидимой, неласковой, но родной жизни его земли.

Он будет Старейшим, и тогда решать за других станет не правом его, но обязанностью. А пока…

– Знаешь, отец, – сказал Альгирдас, – я рад, что вернулся, но я хочу построить свой дом.

Как-то все совпало удачно… совпадения радовали и одновременно тревожили, и тревога была звонкой, словно в предвкушении каких-то еще больших, важных событий. Жизнь среди смертных затягивала в себя постепенно, не засасывала болотом, а окружала тысячей разных дел, каждое из которых было в радость, каждое из которых было необходимым.

И дом строился. Золотой сосновый терем рос на холме не по дням, а по часам, похожий на привычные, красивые дома в Ниэв Эйд. И призывая духов, Паук всякий раз радовался, что не добралась до его земли вера в Белого бога, а на него, чародея и заклинателя, смотрели с почтением, но без страха. Люди удивлялись не тому, что сын Старейшего строит для себя дом, предоставляя неведомым силам самим возводить стены и кровлю. Люди удивлялись непохожести нового дома на все другие строения Гародни. А еще тому, что неженатый парень решил отделиться от отца и зажить самостоятельно.

Несколько раз прилетали ночами совы, приносили послания из Щецина. Бог требовал Альгирдаса к себе и, наверное, вот-вот начал бы гневаться на проявляемое неуважение. Плохо это, гневить своего покровителя, но бог продолжал начатое: за два года умерли все братья и сестры Оржелиса, отец и сын остались вдвоем, и никого больше не было у них. Бог упорствовал, и Альгирдас упорствовал тоже. Возводил дом на холме, охотился, появлялся на вечёрках редким, но желанным гостем, и учил воинскому делу молодежь в мужском доме. Ох-хо, страшно подумать, сколько работы у сына Старейшего! А уж у самого правителя…

И только когда на вершине холма, рядом с почти достроенным теремом однажды ночью забил источник, и вода – чистейшая, свежая, – переливаясь в лунном свете, стала прокладывать себе дорогу к питавшей поселок речке, Альгирдас усмехнулся: