Охотник за смертью - [19]

Это Альгирдас понял, когда, устроив одержимого на травяном матрасе в пропахшем травами шалаше, мельком, только примериваясь к противнику, глянул, что же за духи облюбовали для себя это тело.

Хорошо, что он все еще не научился пренебрегать правилами: двадцати дней жизни свободной от надзора Сина недостаточно, чтобы почувствовать себя большим и умным. Поэтому стая лиетувенсов, набросившаяся на него тут же, едва Альгирдас невидимым зондом коснулся тела больного, ударилась о защиту и обиженно взвыла на разные голоса. То есть на один голос – не вполне человеческий и все же исходящий из человеческой глотки.

Это были не просто безымянные духи, они служили кому-то большему, кому-то, кто умел повелевать ими и еще множеством других.

– Шли бы вы отсюда, – посоветовал Альгирдас гадателю, – и ты, и девчонка твоя. Поесть только оставьте чего-нибудь. И о коне позаботьтесь.

Еще он поймал себя на том, что подумывает позвать на помощь кого-нибудь из братьев. Это следовало сделать. Но то ли гордость, то ли не ко времени проснувшееся упрямство не позволили проколоть палец и дать капле крови упасть на землю. Гвинн Брэйрэ услышат зов крови, и те, кто рядом, обязательно придут, только неужели же он, Паук, не справится сам?

Нет, сам точно не справится. Но хотя бы выяснить, кто или что стоит за лиетувенсами, он должен без помощи братьев.

Убедившись, что в шалаше есть все необходимое для грубого, зато не требующего расхода цуу, чародейства, Альгирдас выбрал несколько головешек из священного костра. Дубовые, легкие, они все еще казались теплыми. Раскладывая их по кругу, черпая дремлющую в опаленном дереве силу, Альгирдас вспомнил Орнольфа, чей бог-покровитель из всех деревьев особо отличал дубы. Понадеявшись на то, что хотя бы из-за их с Орнольфом дружбы Перкунас защитит в случае надобности толикой своей силы, Паук начал плести паутину.

Это не было совпадением. Ну, никак не было. Одержимый, имени которого Альгирдас так и не знал, не зря оказался у него на пути. И слепой бог не напрасно так настойчиво звал его приехать. Их интересы, бога-покровителя и того, кто послал лиетувенсов, столкнулись, и Паук Гвинн Брэйрэ оказался между молотом и наковальней. А правильней сказать, оказался причиной столкновения. Богу он нужен был живым и могущественным, настоящим галингасом. Мертвым и бессильным он нужен был Сенасу. Не только ему, конечно же, – многие из благородных фейри ничего не пожалели бы, чтобы лишить братство Паука и паутины, но тех из них, кто осмелился выступить против Гвинн Брэйрэ, братья превратили в прах. А Сенас был сильнее их всех. И он наконец дал о себе знать. Не дурак и не трус, как думал Альгирдас, он оказался хитрецом. Из тех, отнюдь не трусливых хитрецов, что идут в открытый бой лишь тогда, когда не остается возможностей ударить в спину.

И наверняка совсем не хотелось Сенасу, чтобы его слуги попали в паутину. Зато это нужно было слепому покровителю Альгирдаса. И в этот раз вышло так, как он хотел.

Мог ли он представить себе, владыка жизни и смерти, насколько это тяжело для обычного чародея – удерживать в паутине целые полчища неназываемых духов?

Еще как мог. Потому что как только лиетувенсы забились в путах, рассыпая проклятия, плюясь чарами, стремясь втиснуться обратно в тело из которого их вытягивали, пытаясь напасть на Паука коли уж не позволяют вернуться в обжитую плоть, как только нити паутины натянулись, грозя порваться, и Паук зачерпнул из себя больше силы, чем рассчитывал потратить на одного одержимого, бог его тут же прикоснулся к разуму:

– Прими мой дар, дитя. Тебе понадобится сила.

– Ага, – ответил Паук на грубом языке троллей и великанов, – сейчас, разбежался!

И, наверное, из-за того, что разозлился, одним движением спеленал лиетувенсов в тугой, слабо дергающийся кокон.

$$$Еду ему приносила Эльне. Каждый день приходила к шалашу в священной роще, оставляла на камне узелок с лепешками, горшочек каши, жареную рыбу, а сама присаживалась на траву и смотрела, чем занимается заезжий чародей.

В первые дни Альгирдас ее даже не видел. Погрузившись в бесконечное, тягомотное, как зубная боль, противостояние с духами, делая лиетувенсов из пленников узниками, а из узников – рабами, он не замечал, что делается вокруг.

Конечно, он умел пытать. Все они умели. Но раньше этого делать не приходилось. Работа палача-дознавателя обычно доставалась другим: жрецам, святым людям, пользующимся силой богов так же свободно, как своей собственной, и умеющим любого духа, доброго или злого, сделать союзником или хотя бы заставить отвечать на вопросы. Братьев-жрецов поблизости не было, вейонес, хоть и жрец, не был Гвинн Брэйрэ, и помощи от него ожидать не приходилось, так что Альгирдас сам, лишь изредка прибегая к оусэи, почерпнутой у родной земли, выпытывал у лиетувенсов: зачем они здесь, и что задумал их хитрый господин.

Ох, и работа была, – врагу не пожелаешь…

Девчонку он заметил, когда извергнутый одержимым поток кровавой блевотины залил лицо и не то, что вывел – вышиб из транса. Брезгливым Альгирдас не был, но… всему же есть предел. Удержавшись от того, чтобы сломать челюсть ни в чем не повинному человеку, он, ругнувшись сквозь зубы, вылетел из шалаша и, как был, в одежде, рухнул с крутого берега в реку.