Охота на ведьм. Исторический опыт интолерантности - [31]

Но как начинается охота на ведьм? Как запускается маховик репрессий?

Все начинается с глобальной идеи спасения всего человечества, с борьбы за единую правду, с утверждения единственно верных ценностей. Это могут быть идеалы Реформации или Контрреформации, утопии коммунизма или антиутопии национал-социализма или другие увлекающие за собой в «светлое будущее» панацеи от несовершенства рода человеческого…

Идея, которая поведет за собой массы, должна быть масштабна. Это должна быть идея «всемирноисторической, вековой важности», ни в коем случае она не должна размениваться на подробности, мельчать, снисходить до разработки конкретных целей. В «Mein Kampf» А. Гитлер это ясно сформулировал: «Идеология национал-социализма должна быть священным фундаментом. Его нельзя размывать подробным объяснением». Все реальные проблемы жизни тонут в этой новой идеологии, озаряющей горизонты человечества: неурожай и голод меркнут перед грядущим царством Князя Тьмы; стыдно обращать внимание на отдельные недостатки перед лицом мировой революции и грядущей победы коммунизма; и уж вовсе не к лицу самой великой нации, истинным арийцам, сетовать на отсутствие масла и безработицу.

Когда великая идея прокладывает себе дорогу – тут уж не до интересов отдельной личности. Люди оцениваются исключительно с точки зрения их полезности для общего дела, их почетный долг – отдать себя без остатка во имя борьбы за непогрешимую истину (Асмолов, 1996, с. 589–591). Где уж считать жертвы! На идею продолжают работать даже те, кого эта великая идея и стоящая за ней идеология отвергают и лишают права на жизнь. Так в ХХ веке жертвы репрессий служили до последнего своим режимам, кто на урановых рудниках, кто на строительстве Беломорканала, а у фашистов – даже пеплом на полях, удобряя всходы будущих урожаев.

Альбрехт Дюрер. Шабаш

Обратившись к истории великих идей, можно обнаружить удивительную закономерность: идеи совершенствования и спасения человечества в целом с отдельным человеком обходились жесточайшим образом, по известной формуле: «Все для людей, и ничто для человека».

Глобальность поставленной задачи, ее размах во времени и пространстве, с одной стороны, становятся своего рода оправданием разрыва с реальностью и пренебрежения настоящим. С другой стороны, они же стоят на страже непогрешимости самой идеи: кому и как судить о правильности лучшего в мире учения, если оно принесет свои плоды только в туманной дали. «Светлое будущее» не раз фигурировало как крепкое алиби для самых разных реформаторских начинаний.

Пока великие идеи спасения всего человечества – теория, ими можно восхищаться или возмущаться. Как только они претворяются в жизнь, они плодят врагов. И дело даже не в том, что «кто не с нами, тот против нас». Просто если совершенство уже открыто и известно, то все остальное не просто несовершенно, а враждебно, ересь, антимир.

Очередная гримаса истории: террор начинается с борьбы за светлое будущее.

Образ врага конструируется как антиидеал. Строго в соответствии с запросами времени и места, врагами объявляются ведьмы, пособники мирового капитализма, коммунисты, сионисты…

Но и это еще не все. Наказание обычного преступника соизмеримо с его преступлением. На «врага идеи» данный принцип не распространяется, ему наказание отмеряется безо всякой связи с преступлением, и вообще сам факт преступления мало кого интересует, достаточно лишь допустить мысль, что он – враг, а раз враг, значит, способен на любое зло (см. об этом: Арендт, 1996, с. 554–593). Так создаются «призрачные» враги, которые подвергаются остракизму не за совершенный проступок, а только в силу обретенного ими статуса врага веры или врага народа. Объявляясь врагами великой спасительной идеи, они сразу оказываются за чертой, превращаясь из человеческого существа в нелюдя. Вот почему соседка, названная ведьмой, уже не заслуживает ни жалости, ни снисхождения, ни юридической защиты. Так включается и срабатывает механизм делегитимизации, который не только приписывает обвиняемому все возможные грехи, но сразу выводит его за пределы социальной реальности, в зону, где не действуют нормы человеческих отношений (см. о делегитимизации: Bar-Tal, 1990).

Это и есть тот самый «перевертыш» в сознании от толерантности к нетерпимости.

В этой запредельной реальности, где оказывается нелегитимное существо, возникает механизм, описанный Р. Вальцем и названный им «парадоксальной коммуникацией». Парадокс заключается в том, что любое действие жертвы обвинения, каким бы оно ни было, только подтверждает ее вину. Молчит – значит, сказать нечего, значит, признает свою вину. Возражает, спорит, защищается, – но разумные доводы и обычная логика не распространяются на нелюдя и изгоя, а разговоры только способствуют распространению слухов (Шверхофф, 1996, с. 325).

Эта же «парадоксальная коммуникация» не оставляет обвиняемому шанса доказать свою непричастность к вменяемым ему преступлениям. «Парадоксальная коммуникация» утверждает априорную виновность обвиняемого и оправдывает правомерность любого действия по отношению к нему.

И в законодательстве, и в повседневной жизни процветает логика средневековой ордалии, которая уповала на высшую справедливость. Чтобы доподлинно убедиться в виновности подозреваемого, его испытывали водой: если подозреваемый не шел ко дну, это означало, что вода его не принимает, так как ему покровительствуют темные силы, и что его вина очевидна, и его следует казнить; а если несчастный тонул сразу, значит, невиновен, и его можно оправдать. Истина превыше всего!