Охота на сурков - [2]

Шрифт
Интервал

Каким образом ты, ты, который был одним из нас, мог стать единомышленником оголтелых безбожников, остается для меня загадкой; я еще вернусь к этому. Во всяком случае, хочу довести до твоего сведения, что, после того как в феврале тридцать четвертого был разгромлен красный мятеж и твои дела были очень, я подчеркиваю, очень плохи, у тебя нашелся анонимный заступник, который ходатайствовал за тебя перед самой высокой инстанцией, в результате чего тебе сохранили жизнь. Имя сего заступника — Адельхарт фон Штепаншиц, нет, нет, я вовсе не жду от тебя задним числом благодарности. Чего я от тебя жду, это — прошу заметить! — непредвзятости к предложению, которое я по поручению официальных органов собираюсь тебе сделать.

С течением времени я, однако же, понял, что Габсбургская монархия, за величие которой я с оружием в руках сражался бок о бок с тобой, Требла, принадлежит безвозвратному прошлому, — тем самым, как видишь, я в одном-единственном пункте разделяю твои в остальном довольно сумбурные взгляды. К тому же значительный приток иудеев в ряды Отеч. фронта наводил на меня неизъяснимый ужас. А потому я, ныне об этом можно сказать открыто, уже в 1936 году установил контакты с бывшими офицерами старой армии, единого со мной образа мыслей, среди них с нынешними рейхсминистрами Глезе фон Хорстенау и фон Зейсс-Инквартом, неколебимо стойкими мужами, сумевшими с примерной безупречностью слить воедино свои — один военные, другой христианские — воззрения и глубокую религиозность (Зейсс — рьяный католик) с осознанием избранности германской нации и требованиями времени. Постепенно я начал понимать все грандиозное величие идеи национал-социалистской народной общности. И ныне, спустя два месяца после того, как свершилось возвращение Остмарка[3]в лоно рейха, я поздравляю себя с тем, что своевременно стал истинно «зрячим».

Если бы ты оказался сейчас в Вене, в такой восхитительный весенний день, ты бы глазам своим не поверил! Толпы нищих безработных исчезли с улиц, повсюду сверкающие чистотой военные мундиры и счастливые лица. И только носы «избранного» народа делаются все длиннее и длиннее, а как бесит нас их присутствие, ты и сам поймешь, когда они вскорости осчастливят тебя, нагрянув к тебе в так называемое изгнание.

Вчера, прогуливаясь по Грабену, я поднял взгляд на милый наш старый собор и внезапно понял, нет, Штепаншиц, ты не изменил своей монархической идее! Ты все тот же верный подданный пока еще не коронованного правителя, который железной рукой воздвигает новый рейх, призванный служить бастионом арийского христианства против международного скопища недочеловеков. И я поклялся на коленях возблагодарить господа в день, когда этот правитель увенчает себя в соборе св. Стефана императорской короной.

Но, скорый на споры, перехожу к делу!

Как я уже вынужден был констатировать выше, милый старый камрад — ты позволишь, невзирая на все, что разделяло нас в последние десятилетия, в память о нашей совместной фронтовой жизни, называть тебя так, — мне всегда казалось невероятным, что, вернувшись с фронта, ты бросился в объятия этого бунтовского плебса, плебса, обуянного азиатской страстью к уничтожению основ нашей морали, а также собственности, короче говоря, нашей христианской цивилизации. Ты, сын генерала, ты, кому сам Бороевич прикрепил к груди Серебряную медаль и сам Тюльф фон Чепе унд Вайденбах — «Железный крест I степени»/ Ты, имевший честь сидеть за одним столом с генерал-фельдмаршалом Маккензеном!

Твои симпатии к ноябрьским преступникам я приписывал поначалу неведению твоих двадцати лет. Но когда ты, чьи предки не раз брали в руки меч, сражаясь за честь и славу империи, окончательно погряз в позорной марксистской идеологии, я заподозрил, что ранение в голову, которым ты обязан британской пуле, повредило твои умственные способности — еще раз извини за откровенность, камрад.

Содрогаясь от отвращения, выкинул я книжонки, брошюры и подстрекательские сатирические стихи, которые ты в те годы настряпал, за исключением действительно поэтической книжки «Лобаушские бакланы», занимающей в моей библиотечке почетное место, что может служить доказательством моего к тебе непредвзятого отношения.

А затем разразился февральский мятеж венских шуцбундовцев!

Я с ужасом читал в газетах, что ты в сообществе с неким Коломаном Валлишем — который нашел заслуженный конец на виселице — организовывал вооруженный мятеж в Штирии.

Если бы его отец знал об этом, думал я сокрушаясь! Мое подозрение, что твои умственные способности пострадали, превратилось в уверенность. Это обстоятельство, а также моя приверженность тебе, закаленная в огне кровопролитных боев на Изонцо, побудила меня — после твоего ареста — ходатайствовать за тебя. Вот так и удалось вызволить тебя из опасной зоны действия закона о чрезвычайном положении. К сожалению, все попытки избавить тебя, принимая во внимание твои прошлые заслуги как офицера, от заключения в крепость потерпели неудачу. Во всяком случае, от самого худшего ты был спасен.

Впрочем, ныне под впечатлением грандиозных всемирно-исторических преобразований, происходящих в нашем отечестве, я смотрю на твое участие в февральском мятеже несколько иными глазами.


Еще от автора Ульрих Бехер
Сердце акулы

Написанная в изящной повествовательной манере, простая, на первый взгляд, история любви - скорее, роман-катастрофа. Жена, муж, загадочный незнакомец... Банальный сюжет превращается в своего рода "бермудский треугольник", в котором гибнут многие привычные для современного читателя идеалы.Книга выходит в рамках проекта ШАГИ/SCHRITTE, представляющего современную литературу Швейцарии, Австрии, Германии. Проект разработан по инициативе Фонда С. Фишера и при поддержке Уполномоченного Федеративного правительства по делам культуры и средств массовой информации Государственного министра Федеративной Республики Германия.


Рекомендуем почитать
В тисках Бастилии

Мемуары де Латюда — незаменимый источник любопытнейших сведений о тюремном быте XVIII столетия. Если, повествуя о своей молодости, де Латюд кое-что утаивал, а кое-что приукрашивал, стараясь выставить себя перед читателями в возможно более выгодном свете, то в рассказе о своих переживаниях в тюрьме он безусловно правдив и искренен, и факты, на которые он указывает, подтверждаются многочисленными документальными данными. В том грозном обвинительном акте, который беспристрастная история составила против французской монархии, запискам де Латюда принадлежит, по праву, далеко не последнее место.


Школа корабелов

В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.


Дон Корлеоне и все-все-все

Эта история произошла в реальности. Её персонажи: пират-гуманист, фашист-пацифист, пылесосный император, консультант по чёрной магии, социологи-террористы, прокуроры-революционеры, нью-йоркские гангстеры, советские партизаны, сицилийские мафиози, американские шпионы, швейцарские банкиры, ватиканские кардиналы, тысяча живых масонов, два мёртвых комиссара Каттани, один настоящий дон Корлеоне и все-все-все остальные — не являются плодом авторского вымысла. Это — история Италии.


История четырех братьев. Годы сомнений и страстей

В книгу вошли два романа ленинградского прозаика В. Бакинского. «История четырех братьев» охватывает пятилетие с 1916 по 1921 год. Главная тема — становление личности четырех мальчиков из бедной пролетарской семьи в период революции и гражданской войны в Поволжье. Важный мотив этого произведения — история любви Ильи Гуляева и Верочки, дочери учителя. Роман «Годы сомнений и страстей» посвящен кавказскому периоду жизни Л. Н. Толстого (1851—1853 гг.). На Кавказе Толстой добивается зачисления на военную службу, принимает участие в зимних походах русской армии.


Дакия Молдова

В книге рассматривается история древнего фракийского народа гетов. Приводятся доказательства, что молдавский язык является преемником языка гетодаков, а молдавский народ – потомками древнего народа гето-молдован.


Лонгборн

Герои этой книги живут в одном доме с героями «Гордости и предубеждения». Но не на верхних, а на нижнем этаже – «под лестницей», как говорили в старой доброй Англии. Это те, кто упоминается у Джейн Остин лишь мельком, в основном оставаясь «за кулисами». Те, кто готовит, стирает, убирает – прислуживает семейству Беннетов и работает в поместье Лонгборн.Жизнь прислуги подчинена строгому распорядку – поместье большое, дел всегда невпроворот, к вечеру все валятся с ног от усталости. Но молодость есть молодость.