Всё. Все замерли, затихли и… Наверное каждый думает, что было бы не плохо, если бы был недолёт, чтобы после этого удара встать из окопа живым. Каждый на это надеется.
Хлопок, резкий, звонкий, далеко в небе и на первый взгляд совершенно неопасный. Но это только начало, это в сотне метрах над землёй рванул контейнер, самое интересное ещё впереди.
Раз… два… три…
Это был далеко не первый его ТББ, он знал, сколько секунд до взрыва.
Три… Четыре… Пять… Шесть…
Даже ночью, в его окопе, там, на самом дне, под ним, под его руками и пыльником стало светло как днём, вернее светлее, чем днём. Панорама просто побелела. И он зажмурился, ожидая удара. И удар пришёл почти сразу. Так оглушительно грохочет гром, когда он раскатывается над самой головой. Это было настолько громко, что электроника включила фильтр, иначе человеческий слуховой аппарат вышел бы из строя. Он просто оглох бы.
А затем по земле покатилась волна, сметая всё, что можно смести. И засыпая окопы песком и небольшими камнями. Тонко и противно запищал датчик давления, по правой стороне панорамы полетели цифры: тысяча пятьсот бар, две тысячи, две пятьсот, две восемьсот, три, три двести, три четыреста, всё они пролетели за пару секунд, может за три, и остановились на цифре три тысячи шестьсот бар. Это в три с половиной раза больше нормы. Вот поэтому нужно наглухо закрывать шлем.
И сразу за этим, взвизгнул датчик температуры, без раскачки, без подготовки, сразу высветил сумасшедшую цифру: Двести! Двести по Цельсию. Оружие и патроны, гранаты, всё, что угодно может детонировать, продержись такая температура хотя бы двадцать-тридцать секунд. Термометр показывает двести двадцать! Ещё не много и о воздух можно будет прикуривать сигарету. Кожа человека уже получила бы ожоги, но в броне Саблин пока жары не чувствовал.
И сразу, тут же пошла обратная волна, цифра индикатора давления так же быстро побежали обратно. Если удара первой волны Аким, лёжа на дне окопа, не почувствовал, то обратную волну, он ощутил во всей красе. Сначала ему казалось, что его словно магнитом потянуло вверх. Плавно-плавно, даже нежно. Но он знал этот фокус, поэтому вцепился в лопату, штык которой был загнан в стену окопа у самого дна. И его потянуло сильнее, дёрнуло вверх и потащило, не держись он за лопату, вылетел бы из окопа на обратном схлопывании атмосферы, несмотря на его огромный вес вместе с бронёй. Нет, всё нормально, лежим дальше. На него словно высылали пару тачек песка и камней, но он лежит, не шевелится. Главное сейчас не дышать, экономить кислород, его в маске на два небольших вздоха. Взрыв сжёг весь кислород над ними, но обратная волна принесла новый воздух, теперь нужно подождать, чтобы упала температура. И тогда можно будет открыть клапан и запустить вентиляцию. Компрессор сам будет гонять воздух, пока концентрация кислорода не придёт в норму, а пока…
Две минуты уже прошли. Он делает последний вдох. Но глубоко вздохнуть не получилось. В маске дышать нечем. Нужно ждать. Ещё хотя бы одну минуту. На краю панорамы плавает цифра шесть и два. Чуть больше шести процентов кислорода. Три минуты прошло. Надо ещё подождать. Но не пришлось:
— Медика! — Звенит в наушниках голос прапорщика. — Медика сюда.
Голос его звонкий, почему-то высокий, и Акима от него, кажется, тошнит.
Голос летит издалека, и всё равно такой звонкий, как будто взводный орёт прямо над ухом. Мозг на голодном кислородном пайке не сразу включается. А только через пару секунд. Ах, да… Точно…
Медик — это он. Да, это его зовут. Саблин встаёт в своём окопе, с него сыпется, грунт, камни. Всего этого тут много, хоть по новой окоп копай. Он ищет на дне окопа дробовик, без оружия ни шагу. Температура шестьдесят градусов, но это уже допустимая температура, он открывает клапан, запускает вентиляцию, заливает себе в «кольчугу» сразу три кубика хладогена, пытается дышать, глубоко вздохнуть, это получается, но в маске всего десять процентов кислорода, это половина от необходимого. А ему нужно выбираться из окопа и идти, тратить кислород ещё и на работу мышц. Компрессор гудит, работает на полную мощность, прогоняя через камеру воздух, оставляя драгоценные молекулы кислорода в маске и выгоняя из неё углекислоту. Аким начинает вылезать из окопа, ведь медик это он.
— Есть медик, — говорит он, вставая во весь рост над окопом, — кому нужен медик?
— Саблин, сюда, — орёт ему обычно спокойный казак Петя Чагалысов, взводный снайпер, и машет ему рукой. — Быстрее, брат.
Аким спешит к нему, чуть не падая, его ещё пошатывает и тошнит, но кислорода уже двенадцать процентов, глубокие вздохи прочищают голову.
Он подбегает к снайперу, так ещё два казака сидят на корточках, а между ними на спине лежит ещё один. Вот ему-то он и нужен.
— Что с ним? — Кричит Саблин, ещё не подойдя и уже из кармана доставая диагноз-панель.
— Не знаю, Аким, — говорит Чагылысов, а сам едва не плачет, голос срывается, значит, речь идёт о его лучшем друге, о его втором номере, о Серёгине, — застонал он после взрыва. А потом не отвечал. Я зову, а он не отвечает.
Саблин удивился, у снайпера открыто забрало, так и есть, ветер перемешал воздух, на панораме кислорода двадцать процентов, Аким и сам открывает забрало. Садиться к раненому, у того тоже забрало уже открыто: