Ох уж эта Люся - [11]

– Скажите, пожалуйста, – обратилась Люся к высокому мужчине в льняной рубашке с отложным воротником, – как нам добраться до Пожарного переулка?

Вся остановка хором ответила:

– Никак.

– Как то есть никак?

– А никак, – поставил точку обладатель льняного воротничка.

– А почему? – не унималась Петрова.

– А потому что такого переулка в Одессе нема.

– Как это нема?

– Так это нема.

Люся с ненавистью посмотрела на всхлипывающую Валентину:

– Конверт дай.

Всхлип застрял в горле:

– А куда я его дела-то?

Валентина судорожно начала рыскать по внешним отсекам огромного рюкзака:

– Не-е-ет.

Петрова была непреклонна:

– Есть. Ищи.

Люсина спутница в очередной раз пошла пятнами, бухнулась коленками в подсолнечную шелуху и лихо щелкнула замками фанерного чемодана:

– Счас-счас-счас-счас, – залепетала она. – Где-то был…

Ничуть не смущаясь любопытных взглядов, Валентина, как норная собака, вгрызалась в содержимое чемодана и выбрасывала наружу все лишнее. Лишним в этом ящике было все, за исключением упакованного в шуршащий целлофан пакета документов: школьного аттестата, свидетельства о рождении и паспорта.

– Где-е-е? – рычала Петрова.

– Вот-вот-вот, – пищала подруга, лихорадочно вытряхивая из пакета его содержимое.

– Что вот?

– Вот он! – Валентина вытянула из паспорта серый конверт, изрядно потертый на сгибах.

– Дай сюда, – скомандовала Люся.

Поправив сползшие очки, Петрова вгляделась в расплывавшиеся перед глазами строки. Пожарного переулка, действительно, не было. Вместо него значился переулок Полярников.

– Ты безнадежная дура, – вынесла она приговор подруге.

– Почему это?

– Потому это. Переулок Полярников, восемь.

По толпе пронесся вздох облегчения.

– Есть, есть такой, – обрадовался дядечка в льняной рубашке. – Пожарного нема, а Полярников бачил. На шестерке доихать можно.

– На шестерке? – переспросила Петрова. – А какая остановка?

– Конечная, – уже подсказывала толпа.

– Я же говорила, конечная, – поддакивала Валентина: она ползала по шелухе, заново утрамбовывая вещи в чемодан.

– Ты… говорила… Пожарный, восемь, – Люся выплевывала слова, с ненавистью глядя на подругу.

– Какая уже разница? – резонно парировала та.

– Действительно, теперь уже никакой.

Петровой вдруг стало неловко. Она присела на корточки и помогла подруге застегнуть чемодан.

– Дивча-а-та! – вдруг заголосила вся остановка. – Шисте-о-орка!

От подъехавшего автобуса пыхнуло жаром, из распахнувшихся дверей горохом посыпались пассажиры, подставляя вспотевшие лица свежему воздуху. И благословляемые криком «Кане-э-эч-ная!» подруги вошли в салон и плюхнулись на разогретые солнцем сиденья.

– Я же говорила: все будет хорошо, – вдруг неожиданно с подъемом выпалила Валентина.

Петрова молча отвернулась.

– Люсь, ну не злись, – униженно попросила Валя.

– Я не злюсь, – тихо выдохнула Петрова, не поворачивая головы.

– Я же вижу.

Люся упорно молчала, уставившись в мутное окно. Так и доехали «дивча-а-та» до конечной остановки автобуса номер шесть в трагической тишине по разные стороны салона.

Переулок Полярников выглядел как китайская слобода: одна хибара тесно примыкала к другой. Плетни утратили защитную функцию, превратившись в декоративный элемент, нуждающийся в ремонте. Казалось, к городу слобода почти не имела отношения.

Петровой стало жутко: она безошибочно уловила внутренний ритм слободской жизни: шахтерский поселок в отпуске. Была суббота, о чем свидетельствовали развешенное на веревках, а то и по плетням, выстиранное белье и витиевато поднимающийся банный дымок. «Китайская» слобода замерла в предвкушении вечернего отдыха.

Подруги молча брели по переулку, еле передвигая ноги в плотной пыли. Люся чихала, периодически задвигая очки на лоб, чтобы протереть слезящиеся глаза. Они рассматривали номера домов, причем обнаруживали их в самых неожиданных местах: номера где мелом, где масляной краской то белого, то синего, то зеленого цвета были написаны на покосившихся дверях, скорчившихся калитках, а иногда и на почтовом ящике, прикрепленном прямо к плетню.

У дома восемь оказался неожиданно благопристойный вид: жестяная табличка с названием переулка и номером висела в положенном месте; стены выкрашены свежей краской омерзительного синего, как солдатское одеяло, цвета; доски в заборе – одной высоты, ладно пригнаны друг к другу, и, наконец, перед калиткой на небольшом травяном островке грязно-зеленого цвета развалилась мохнатая животина, вывалив розовый язык прямо в пыль.

Собака часто дышала, изнемогая от полуденной жары, и службу несла как-то лениво, вполсилы. Размеры пса впечатляли. Подруги остановились, не осмеливаясь подойти к калитке.

Минуту-другую стояли молча, тупо глядя на существующий как-то отдельно розовый влажный язык в грязных разводах. Валентина расправила плечи и решительно, как ей казалось, сделала шаг вперед. Собака, не сводя с посетителей глаз, перевалилась на спину, позволив барышням определить свой пол. Но когда Валя подняла ногу, чтобы сделать еще один шаг, кобель утробно зарычал.

– Ой! – от прежней решительности Валентины не осталось и следа.

В результате у калитки замерли сиамские близнецы, отчаянно разные по комплекции. Спаянность «родственников» была абсолютной.