Ох уж эта Люся - [12]

– Люсь, вдруг укусит?

Сменившая гнев на милость перед лицом общей опасности Петрова шепотом произнесла:

– Если не делать резких движений, не укусит.

Пес, видимо, считал по-другому. Как-то неожиданно рассвирепев, он вскочил, задрал голову и отчаянно залаял. В голосе лохматого кобеля одновременно слышалось несколько интонаций: обида, что потревожили; угроза, потому что на посту, и интерес к странному организму о двух головах, чего в «китайской» слободе ни одна собака не видела.

– Мух-та-а-ар, – пропел женский голос. – Идь сюда!

Пес дернулся, но боевых позиций не сдал и залаял звонко и устрашающе.

– Мухтар, ко мне! – скомандовал невидимый хозяин.

Кобель занервничал, разрываясь между службой и интересом. Служба оказалась сильнее: рявкнув на прощание, Мухтар степенно вошел в калитку.

Девочки поспешили за ним. Навстречу им катилось нечто шарообразное, но невероятно обаятельное:

– Прыи-и-ихалы? От и хорошо, шта прыи-и-ихалы!

Валентина приосанилась и выступила вперед – но шарик прокатился мимо:

– Ва-лю-ша, дитынька. – Шарик уткнулся в бок изумленной Петровой. – Прыи-и-ихала. Як на батьку похожа! Така же худа, як он.

Люся растерялась. Зато Валентина, не скрывая неодобрения, отодвинула подругу и с обидой сказала:

– «Ва-а-лю-ша», между прочим, это я!

Шарик заметался и поменял траекторию:

– Ва-а-лю-ша, дитынька, прыи-и-ихала! Як на мамку похожа! Така же толста, як вона.

Родственницы обнялись – встреча состоялась. Вскоре Петрова разглядела симпатичную физиономию, обнаженные от плеч, налитые руки, натянутое на крепкое тело платье с огромными красными розами и две колотушки-ноги с толстыми грязными пятками.

– Теть Нина, – улыбнулась женщина и потянулась к Петровой.

Люся стояла, как истукан, не зная, что делать: целоваться с незнакомыми людьми она не умела, а протянуть руку для приветствия просто не догадалась.

– Это Люся, – по-хозяйски представила подругу Валентина. – Со мной приехала поступать.

Интонация, с которой крупная Валя говорила о Петровой, отдавала некой снисходительностью и переворачивала ситуацию буквально с ног на голову. По тону Люсе слышалось, что она – сплошное недоразумение, что взять ее с собой учиться в славный город-герой Одессу – это необдуманный шаг, что нянчиться с подругой не входило в Валины обязанности и что сочувствие к очкарикам – это тяжкая ноша для любого мало-мальски понимающего жизнь человека.

К счастью, тетя Нина оказалась напрочь глуха к интонациям племянницы: Петрова в ней вызывала искреннюю жалость – худая, в очках, и коленки торчат, как руль у велосипеда.

– Ты чья? – с неподдельным интересом спросила хозяйка дома номер восемь по переулку Полярников.

– Я Петрова.

Тетя Нина вопросительно посмотрела на демонстративно отвернувшуюся племянницу. Не найдя понимания, как теннисный шарик об сетку, вновь прыгнула в Люсину сторону.

– Ты часом не сирота?

– Нет, а почему вы так решили?

– Худа больно. Шо, и мамка есть, и батька?

– Люськин отец с ними не живет, – иезуитски, как бы в сторону, обронила Валя. – А у матери своих еще трое.

– Дитынька, – засморкалась тетя Нина, – то-то я смотрю: худа, як щепка, очки по хлазьям, платье сирое…

– Какое? – изумленно переспросила Петрова, одетая в крепдешиновый сарафан синего цвета с ромашками по жеваному подолу.

– Тетя Нина, – высокомерно прокомментировала Валентина, поправляя на голове несуществующую корону, – хочет сказать, что на тебе бедное, неопрятное платье.

Люся сникла. Но милосердие чужой тетки не знало границ: шаровая молния, покрытая огромными розами, решила сделать бедную девочку счастливой и равной собственной племяннице.

– Пидэм-пидэм, – торопила она казанскую сироту, подталкивая к дому своей сросшейся с животом грудью.

Валя плелась следом, досадуя на глупую тетку и наглую Люську. Впрочем, досада не успела укрепиться. Вместо нее появилось здоровое девичье любопытство: перед Валькиными глазами материализовалась фигура из кинохроники «Мы с Трезором на дозоре».

Спиной к дому, зато мужественным лицом к гостям, под яблоней на скамейке, тоже выкрашенной в цвет синего солдатского одеяла, сидел Хозяин. Его левая рука по-барски покоилась на лохматой башке уже знакомого кобеля.

– Р-р-р-р-р, – утробно пророкотала псина, но быстро умолкла, почувствовав давление хозяйской ладони.

Валины глаза засверкали.

– Я боюсь, – нараспев, кокетливо обратилась она к сидевшему на скамейке.

– А ты не боись, – не менее кокетливо заворковал парень.

– А если укусит? – Валя вопросительно перевела взгляд на собаку.

– Тебя – не укусит.

– Всех кусает, а меня не укусит?

– Никого не кусает, потому что умный.

– Умный, не умный, а зверь.

– И я зверь. И меня боишься? – как-то трубно, с нажимом произнес собеседник.

– Тебя? – Валентина повела плечами, расправив загрустившую от тесноты бюстгальтера грудь. – Тебя? Тебя не боюсь.

Если бы тетя Нина могла почувствовать напряжение между двумя разнополыми зарядами, она со скоростью шаровой молнии выкатилась бы из дома и, невзирая на опасность, встала между ними. Но тетя Нина была занята, потому ситуация развивалась по энергетическим законам безудержной страсти.

Валентина, закруглев всеми частями тела, томно взирала вокруг, даже не фокусируя взгляд на владельце умного кобеля. Впрочем, это была, кажется, и не Валентина, а по меньшей мере Наполеон на поле закончившегося Аустерлицкого сражения. Адмирал, фельдмаршал, генералиссимус любовного фронта удовлетворенно озирал павшие к ногам жертвы неожиданно возникшей страсти. Не хватало только молний, летящих с неба!