Ох, французы! - [18]

-- Жаль,-- сказала лукаво Набатова,-- что княжны здесь не было; ее бы кофей-то занял. Да где она, мать моя?

-- Все утро жаловалась головою: ведь у ней мигрень очень часто бывает. Пойду ее, бедняжку, посмотрю.

Тетка вбежала к племяннице точно так же скоро, как Крисанфовна из сарая, и бросилась целовать и в щеки, ив губы, и в лоб. "Ну, Глафирушка! благодари Бога. Знаешь ли, Мина Карловна все узнала, все отгадала, и -- свадьба, мой друг, свадьба. Под венец дурочку! Скажешь мне спасибо. Велика милость Господня!" Княжна объявление приняла с насмешкою; потом, желая будто узнать, что врала кофейница, выслушала все со вниманием и оттого не объяснила своих мыслей, что вдруг хотелось сказать "не бывать" и "будет". Тетка предложила ей подарить что-нибудь чухонке; племянница отвечала, "я право не знаю, посмотрю", посмотрела -- нашла и послала прекрасное платье, на коем одно лишь было пятнышко.

Не вините, пожалуйста, сей добронравной княжны; вы знаете, что она влюблена; а кто из влюбленных пользуется рассудком? Он всегда в отпуску, пока бродит голова и болтают чувства, а является в то время, как все устоится и любовь осядет на дно.

Тетка хотела было сохранить чашки, заметя номерами, как делают в кровопускании; но не знаю, что-то помешало, и я сего исследовать не мог.

Глава XLI.-- Два случая.

Доктор осуждает под шнипер больного и предписывает лекарство облегчить его выпуском нескольких фунтов чистой крови.

Приговор через несколько часов исполняется без отсрочки по той причине, что эти сентенции всегда конфирмует смерть. Больного сажают на стул, не велят смотреть, колют, режут ноги, руки и достают крови, сколько лекарю угодно, и для занятия и чтоб скорей она бежала фонтаном, а не ручьем, дают в руки бледному страдальцу трость, а больше щетку и велят ее шевелить, и если в сем трогательном положении застигает обморок, то оживляют спиртом или уксусом четырех разбойников, кроме лекаря.

А с простым народом меньше затей: кровь ему не пускают, а кидают до обморока: это мера,-- и неоспоримым доказательством сему служат все вывески на цирюльнях, где обоего пола особы пишутся с свислою головою и в обмороке; в руки им дают кочергу или помело, оживляют спрыском холодной воды, и везде видно, что человек обезьяна и перенимает у людей. Операция та же, но цены разные: лекарю у господ обыкновенно в чашки кладут бумажки с нумерами по мере, как они наполняются, и если доктор, охотник до крови и уважен лекарем, или лекарь умничает, или о другом думает, то нумеров выходит до 10. Чашки берегут до приезда доктора, который их осматривает, изъявляет свое мнение расстройкою лица, качанием головы или чмоканьем языка, предписывая или опять наполнение чашек остальною кровью, или дает покой -- часто вечный.

Не мне судить должно, так или нет. К чему этот инспекторский смотр чашек? Но вот что со мною случилось.

Мне было 19 лет; я занемог жабою, впал в бред и опомнился без шести чашек крови, кои стояли вокруг меня, как трофеи вокруг славного полководца. Доктор приехал, осмотрел, хвалил мою кровь и сказал: "Теперь довольно; увидим, что дале",-- и все увидели меня здорового через четыре дня. Но ведь кровь он смотрел не мою, и никто не знает чью: слуга, который выносил чашки, упал с подносом и все пролил; но чтоб исправить, взял шесть чашек, побежал напротив дома в цирюльню и за пять копеек нацедил крови из первого человека, который явился к фельдшеру под шнипер. Сию-то смотрел доктор, по ней судил обо мне, и ею спасена моя жизнь; а дело сие вышло после через упреки двух людей: они побранились, подрались и пришли доказывать друг на друга всякого рода мерзости за три года.

Глава XLII.-- Закусил.

Когда г. Вейсман послан был для поиску турок, найдя визиря с большою армиею, разбил его и овладел целым лагерем, тогда лучшая лошадь с богатым прибором подарена была от начальника Луке Андреичу; не знаю, арабской или барбарской породы был этот жеребец, но статей удивительных, вороной как уголь, роста большого, огненный как Везувий, легок как пух, быстр как вихрь, гибок как змея, проворен как жид, горд как временщик, поспешлив как лягавая собака; имя ему было Визирь,-- и на сем-то дивном коне Лука Андреич в шитом мундире, окруженный друзьями и приятелями, в последствии толпы своих людей на прекрасных лошадях, явился на Пресне в день гулянья на Трех Горах. Он был ездок и хват; Визирь горячился, вертелся как бес, успевал всякому себя показывать спереди, справа и слева, летал как ласточка, прыгал как блоха, из ноздрей искры метал, как из трубы, а изо рта пену, как из моря. В окнах все дивились, народ останавливался и одно говорил: "Ах, лошадь! ах молодец! ну уж нечего сказать! эна! эна!" Лука Андреич, знав дом, в котором тетка с княжною сидели под окошком, подъезжая, прибрал поводья и захотел себя показать во всей верховой славе; но Визирь, оттого ли, что долго был неезжен или был слишком разгорячен, в одно мгновение ока сделал два престрашные скачка, закусил, полетел и исчез. Все это произошло в глазах княжны; она смотрела на приближение Луки Андреича со страхом, с самолюбием и с восторгом; но как лошадь его понесла, то она оцепенела, закрыла глаза и, услыша "бьет! бьет!", обмерла и упала с окна на пол полумертвая.