Огюст Ренуар - [84]

Выше уже упоминалось о пренебрежительном отношении эссуайских виноделов к «хлебопашцам». Это чувство превращалось в неприкрытое презрение к несчастным, которые жили на верхних хуторках, в нескольких километрах от виноградников. В эту категорию входил Фонтетт. Были также хуторки — маленький Малле и большой Малле, их дома под соломенной крышей теснились у ручейка того же названия. Ноэ-ле-Малле представлял как бы дно этого отсталого крестьянства. Когда моя мать посмеивалась над Клеманом по поводу неспособности жителей Эссуа выбрать себе достойного мэра, он с досадой отвечал: «Приведем себе мэра из Ноэ!»

Когда к нам иногда приходил попросить хлеба Бодри, Ренуар откладывал кисти и беседовал с ним. Этот Бодри был старый упрямец, который навсегда порвал с цивилизацией и законами. Он ночевал в заброшенной хижине возле пика Верон. Зимой он изготовлял спички и продавал их в округе, превращаясь, таким образом, в конкурента государству. Полиция закрывала на это глаза и задерживала его только тогда, когда становилось холодно. В арестантском помещении при полиции была чугунная печка. Летом Бодри нищенствовал. Мать, давая ему деньги, подчеркивала: «Это на выпивку; я знаю, вы это любите». Ее возмущало лицемерие людей, которые обычно настаивают, чтобы их благотворительность ограничивалась полезными целями. Бодри отвечал: «Вы еще красивее, чем мадам дез’Этан». Мы так и не узнали, кто эта дама с таким поэтическим именем. Бодри говорил моей матери, правда, располневшей, но еще очень юной и свежей: «Я вас почитаю, как свою мать».

Кузены попросили родителей, чтобы я был крестным их девочки, которой исполнилось уже два с половиной года. За расставленными в сарае столами на козлах пировала сотня приглашенных. Налили вина и новой христианке. Мой отец настоял, чтобы его разбавили водой. Мать девочки уступила этому странному капризу, но тайком от нее. Моей крестнице дали это слегка разбавленное вино. Пригубив, она поморщилась и заявила: «Я не люблю воду».

Мне хочется рассказать еще про устройство в скале погреба Эссуа, куда мы ходили нацедить вина в кувшин, про колодцы, такие глубокие, что когда смотришь в них, далекое зеркало ледяной воды походит на маленькую луну, про глухой стук тяжелой деревянной обуви на камнях дороги. Надо упомянуть и о наших беззаботных часах на берегу реки, возле мольберта Ренуара; красном капоте сидящей в траве матери; криках детворы, бегающей вокруг ракит, плескании и играх молодежи в старом омуте; о Поле Сезанне, который нырял за своими очками, к великому изумлению деревенских женщин, сбегавшихся посмотреть на этого толстяка, «проворного в воде, как рыба». Он протягивал из воды к ним руки, восклицая: «О, мать моя, зачем ты сделала меня таким красивым?» Затем наступали сентябрьские вечера с ярко пылающими ветками лозы в большом камине, когда до отъезда в Париж оставались считанные дни.

Мы с грустью расставались с Эссуа. Коко-конь отвозил нас за двенадцать километров в Полизо, где проходила железная дорога из И-сюр-Тилль в Труа, соединявшая Бургундию и Шампань. После смерти Коко мы пользовались дилижансом. Чтобы не забыть Эссуа, мы увозили с собой каравай серого хлеба, копченый окорок, разную провизию и несколько бутылок виноградной водки.

Когда подъем на четвертый этаж, где мы жили на улице Ла Рошфуко, стал слишком тяжел для отца, ноги которого медленно, но неумолимо сковывал анкилоз, мы переехали на улицу Коленкур, 43. Новая квартира находилась на первом этаже дома, стоящего на склоне, потому со стороны заднего фасада наш этаж соответствовал четвертому. Окна открывались на крыши улицы Дамремон, и это немного напоминало нам привычные горизонты Замка Туманов. К великой радости я очутился рядом со своим старым знакомым — монмартрским Маки, который находился как раз напротив нашей входной двери. Отец снял мастерскую в доме номер 73 по той же улице. Это было просторное помещение, а благодаря склону Монмартра оттуда открывался вид на равнину Сен-Дени. Рисовальщик Стейнлен^[171] и художник Фоше^[172] жили один в полуподвальном, другой во втором этаже этого же дома, построенного в староанглийском стиле, с неоштукатуренными наружными балками. Ренуар, который терпеть не мог лифтов, считал, что им найдена идеальная комбинация, избавившая его от тяжелого подъема по лестницам, но и не лишающая окончательно моциона. Мастерская была примерно в пятистах метрах от дома. Оба дома сохранились до сих пор. К сожалению, на месте садика перед входом стоит теперь семиэтажный дом.

Габриэль повела меня как-то навестить Маки. Далешам, поэт и перевозчик мебели, выпустил голубей в честь нашего возвращения. Ученые голуби выделывали сложные фигуры в монмартрском небе. Их было двенадцать. Четырех покрасили в синий цвет, четырех в красный, а других оставили белыми. Далешам был рьяным патриотом. Его поэмы славили Жанну д’Арк, и он отказывался перевозить мебель клиентов, которых подозревал в антимилитаризме. Настоятельница школы общины уступила ему участочек, где он и построил свою хижину. Отец говорил, что Далешам похож на Родена с еще более пышной, чем у скульптора, бородой, что кажется уже непостижимым.