Огюст Ренуар - [101]

Высокий, толстый, с круглым смеющимся лицом и длинными усами, он был повар по профессии и ушел на покой после славной карьеры, завершившейся в лондонском «Савое», где он работал со знаменитым Эскоффье. Он накопил денег и твердо решил остаток жизни провести в безделье. Но, как у всех праздных людей, у Динана оказывалось пропасть дел. Он ходил взглянуть на маслины на горе, поливал огород, кормил кур и кроликов, сам убирал квартиру, которую занимал со стариком отцом, прозванным «Деревянная нога» и почти не выходившим из-за преклонного возраста.

Отправляясь в поле, Динан всегда брал корзинку и ружье. Отец говорил ему: «Итак, Динан, вы идете на охоту?» — «Нет, — отвечал он, — пойду нарвать травы кроликам». — «А ружье?» — «Мало ли что может случиться!» Время от времени он покупал кролика или дрозда у браконьера и возвращался с гордым видом. «Мсье Ренуар, я вас угощу чудесным рагу», или: «Вы как предпочитаете дроздов — с травами?» — «Вам повезло на охоте?» — спрашивал отец, переставая писать. Динан признавался, как достал дичь. Он горел желанием стать охотником. Но в момент, когда надо было стрелять, ему становилось жаль маленьких жертв — он колебался и в результате мазал. Ренуару было бы очень неприятно, если бы кто-нибудь другой помешал ему работать. Но когда это бывал Динан, Ренуар радовался. «С другими все вылетает из головы. С ним все остается и вдобавок упрощается». Такое же чувство надежности он испытывал с Габриэль, с моей матерью, Альбером Андре и, может быть, с Булочницей. Но не со своими детьми. Наши вопросы бывали слишком неожиданными и отражали беспокойство, которое его смущало.

Понемногу Динан запустил свои огороды, стал уделять меньше внимания своему отцу и проводил большую часть времени с Ренуаром. Он расспрашивал Габриэль или мою мать, что было бы приятно Ренуару. «Может, патрон с удовольствием отведает тушенки?» Говоря об отце, он называл его патроном, как Габриэль и художники. Обращаясь к нему, говорил «мсье Ренуар». Мать, которая продолжала называть мужа «Ренуар», как в дни, когда они познакомились в молочной на улице Сен-Жорж, называлась «патроншей». Свою тушенку Динан готовил два дня. «Надо, чтобы мясо таяло во рту: иначе для чего затевать тушенку?» Он никогда не прибегал к рецептам ресторанной кухни. «Это годится для посетителей „Савоя“! Кроме принца Уэльского — тот был иного толка. Однажды я кормил его треской!» Динан готовил блюда, секрет которых перенял от родителей, поэтому его кухня была чисто местной. Ренуара забавляло, как этот человек исключительной доброты, граничившей со слабостью, становился у плиты диктатором. Мобилизованными оказывались все: Габриэль чистила картофель, кухарка потрошила рыбу, я подкладывал дрова. То был вихрь. Его точные короткие распоряжения выполнялись мгновенно. И даже усы Динана, обычно чуть свешивающиеся книзу, тут воинственно торчали кверху. Как только все было готово, он снова становился кротким Динаном. За столом он садился рядом с отцом, чтобы подложить ему лучшие куски.

Ренуару случилось несколько раз писать в маленьком местечке, расположенном на холме, по ту сторону реки. Он находил его прелестным, главным образом из-за чудесных маслин и крошечной фермы, которая, казалось, почти слилась с пейзажем. Место называлось «Колетты». В доме жил итальянский крестьянин Поль Канова со старой матерью Катрин и мулом Личу. Поль был холостяком. Мать любила его и ревновала, угрожая самыми ужасными преследованиями девушкам, которые бы осмелились его приманить к себе. Чтобы утешиться, он каждую субботу пил с другими пьемонтцами и участвовал в хоре горцев, чьи песни производят такое впечатление. Когда «дамиджана»^[190] пустела, устраивали потасовки. Затем Поль, пошатываясь, возвращался в Колетты, где его поджидала мать с дубинкой и крепко ему всыпала. Провожавшие его друзья останавливались на почтительном расстоянии от дома, страшась палки старухи и ее проклятий. Поль был смуглым, маленьким, толстым, усатым и очень чистоплотным. Так как воды в Колеттах было маловато, он отправлялся мыться вниз на речку. Катрин знала свойства трав и лечила гнойные раны паутиной.

Как-то утром Поль Канова пришел к отцу. Скупщик недвижимости в Ницце собирался купить Колетты, спилить маслины и устроить там ферму для цветовода, специалиста по гвоздике. Старая Катрин жила в Колеттах более сорока лет, считала их своим домом и рассчитывала остаться там до смерти. Изгнание было бы для нее тяжким ударом. Впрочем, она уже объявила о своем намерении забаррикадироваться в доме и выдержать осаду. Да разве у Поля не было ружья «большого калибра»? Он воевал в Эфиопии против Менелика^[191], а если он и убьет парочку жандармов, остальным неповадно будет трогать его мать.

Слушая этот рассказ, отец посматривал на маслины. В Колеттах растут одни из самых красивых деревьев в мире. Пятьсот лет жизни, бури и засухи, грозы, заморозки, периоды ухода и заброшенности придали им самые неожиданные формы. Стволы у некоторых маслин напоминают языческие божества. Сучья закручиваются, переплетаются, создавая узор, который не снился самому дерзновенному декоратору. Эти большие, на редкость величественные деревья росли вольно и гордо возносились к небу. Их серебристая листва дает нежную тень. Между нею и светом нет резкого контраста. Они были посажены Франциском I, которому надо было занять своих солдат в период между войнами с Карлом V. Наш друг Бениньи, интересовавшийся местной стариной, рассказывал, что два или три дерева в Колеттах посажены даже до Франциска I и приближаются к тысячелетнему возрасту.