Огюст Бланки - [20]

28 июля рано утром возмущение, вызванное ордонансами, окончательно перерастает в революцию. Сотни баррикад перегораживают парижские улицы. Восставшие занимают Арсенал, пороховой склад Сальпетриер. Захвачено здание городской Ратуши. Трехцветное знамя водружают на башнях собора Парижской богоматери. Бланки прикрепляет к своей шляпе трехцветную кокарду, как это делалось во времена Великой революции. Охваченный энтузиазмом, он буквально вбегает в редакцию «Глоб». Его революционная кокарда бросается всем в глаза, и философ Виктор Кузен возмущенно заявляет:

— Эти цвета могут очень нравиться вам, но они не подходят для меня: знамя Франции — белое знамя.

Это заявление знаменитого философа, которое лишний раз отразило сущность «либеральной» буржуазной оппозиции, Бланки оставляет без ответа и бросается туда, где он видит свое естественное место, — на Гревскую площадь. Там центр боя между королевскими войсками и восставшими. Бланки с восторгом видит, как повсюду срывают белые королевские знамена и водружают на их место трехцветные. Он скажет потом, что это был самый счастливый момент его жизни. Сотни людей лихорадочно ищут лишь одного — оружия. Врываются в казармы Аве Мария и кирасиров, чтобы захватить его. Бланки поражен настроением полного единодушия инсургентов. Он писал: «Этот первый час был моментом искренности, народ выступал безрассудно. Он все чувствовал инстинктивно и не искал взором вождей, которых невозможно было найти. Все эти рабочие действовали, инстинктивно на свой страх н риск, двигаясь по площади и по набережным без всякого руководства».

Стихийный революционный порыв действительно казался единодушным, но столь же стихийно выделились и вожаки восстания, руководившие боями на отдельных баррикадах, улицах и площадях. История сохранила некоторые имена бывших солдат, энергичных республиканцев и рабочих, возглавлявших бои. Среди них прежде всего упоминают имя Годфруа Кавеньяка, студента Политехнической школы, и Франсуа Распайя, ученого-хими-ка и пылкого республиканца. Беда в том, что у них тоже не было не только конкретной политической программы, но и простого плана действий на ближайшие дни. Все сводилось к вдохновляющему призыву: «Долой Бурбонов!»

Королевские войска, возглавляемые маршалом Марионом, пытаются наступать в направлении восточных районов города, целиком охваченных восстанием. Им удается захватить отдельные баррикады и продвигаться по узким улочкам. Но позади солдат, с трудом пробивающихся под огнем из окон, под градом сыпавшихся на них обломков мебели, всего, что попадало под руку, баррикады немедленно восстанавливаются снова. Мармон боится попасть в западню и, чтобы сохранить войска, приказывает отступить. Он хочет превратить район Лувра в цитадель среди восставшего города. Маршал посылает к королю в Сен-Клу одного гонца за другим, умоляя о политических уступках. «Это уже не волнение, — пишет он, — это революция. Ваше величество немедля должны принять меры для успокоения народа». Но король, который с террасы дворца видит панораму Парпжа с очагами пожаров, как будто не слышит отзвуков стрельбы и звона набата. Он требует «держаться и ждать». Карл X самоуверенно отвергает попытку группы правых либералов вступить с ним в переговоры с целью компромисса. Между тем уже 28 июля целый полк из двух тысяч солдат переходит на сторону восставших. Повстанцы продвигаются по левому берегу, занимают Бурбонский дворец, приближаются к Дому инвалидов. Вечером почти весь Париж, кроме Лувра и Тюильри, уже в руках восставших. На другой день к ним переходят еще два полка. Оставшиеся бегут из Лувра, и над зданием королевских дворцов тоже поднимаются трехцветные флаги. В середине дня герцог Ангу-лемский, сменивший смещенного королем Мармона, вынужден оставить город с остатками своих войск. Он сообщает королю, что Париж окончательно потерян. Только тогда Карл X решился наконец подписать указ об отмене злополучных ордонансов и о включении в правительство нескольких умеренных либералов. Но было уже поздно...

Между тем Бланки в самом центре событий, но лишь в роли рядового бойца, воодушевленного как и все, но болезненно сомневающегося в исходе событий. Когда королевские войска оставили Париж, он пришел в Ратушу, где в коридорах, на лестницах и в залах стоял оглушительный шум от споров и речей. Казалось, кричали все сразу. У Бланки в кармане два пламенных призыва к борьбе. Он даже написал план действий в ходе восстания, тактику боя. Но теперь это уже никого не интересует, ибо враг побежден. Что же дальше? Здесь этого не знает никто, ну а если и знает, то может сообщить только случайно оказавшимся около него слушателям. Пытался ли Бланки говорить? Он никогда ничего не рассказывал об этом. К тому же вряд ли мог произвести на кого-либо впечатление безвестный двадцатипятнлетний молодой человек. Один из близких к семье Бланки писал о том,как выглядел Огюст в революционные дни июля 1830 года: «Он был очень маленьким, тщедушным, без всякой претенциозности, начисто лишенный способности к эффектному шарлатанству. На него либо не обращали внимания, либо относились с презрением к его советам, с недоверием и неприязнью к его слишком пронизывающей проницательности».