Огрызки эпох - [17]

— Прошу извинить, что задержался в пути, — Павел вручил мне книгу. — С праздником, друг. Прими в уплату за оскорбление новый сборник стихов Пушкина. Я ездил за ним в город, и по дороге встретил шебутной народец. Надеюсь, они украсят твое торжество, развеселят тебя песнями и плясками.

— Благодарю, Павлуша, — я трижды наперекрест поцеловал колючие от бакенбардов щеки друга и усадил его на почетное место рядом с собой.

Праздник начался. Высокие статные цыгане заиграли веселую мелодию. Грациозные цыганки пустились в пляс, размахивая веерами и платками, шелестя разноцветными многоцветными юбками. Самая красивая цыганка танцевала в кругу. Она высовывала из-под юбки то одну, то другую точеную ножку и манила плавными движениями белых рук.

Я не отводил счастливого взгляда от темноглазой красотки. Заметив мое пристальное внимание, она вытянула меня в круг под аплодисменты гостей.

— Назови свое имя, ангел, — взволнованно прошептал я.

Кружась с прекрасной незнакомкой в шальном танце, я забыл о назначенной на июль свадьбе с Любонькой и не замечал сердитого взгляда невесты.

— Людмила, — цыганка кокетливо поправила шелковый цветок в каштановых волосах. — Увы. Я отнюдь не ангел, дорогой барин. Мне милее тьма, нежели свет.

— Да будь ты хоть демоном. Я за тобой в самое пекло пойду! Опущусь на дно ада. Позволь мне стать твоим Русланом, прекрасная Людмила, — я покрыл грудь и шею девушки страстными поцелуями и, опустившись на колени, поймал ногу, чтобы поцеловать и ее.

— Сладки, барин, твои речи. Любы они мне. Да хмель в тебе играет. Не от сердца говоришь.

— От сердца!.. От благородного сердца, пронзенного амуровой стрелой. Желаю я, чтоб и твое сердечко пронзила та стрела.

— Типун тебе на язык, барин, — цыганка шлепнула меня по губам тряпичным веером. — Неровен час, накаркаешь нам осиновых стрел… Эй, Фома! — она окликнула гитариста. — Не ведаешь, в каком краю амуровое дерево растет? Не губительно ли оно для нас?

Парень недоуменно тряхнул медно — каштановыми кудрями.

— Вели пир начинать, атаманша, — странно утяжеляя слова, произнес угрюмый верзила с бубном. — Мы умаялись ждать.

Меня напугал злобный прищур его мелких раскосых глаз. Я повис на плече Людмилы.

Верзила наклонился ко мне, но его резко оттолкнула сильная рука Фомы.

— Не зарься на чужой кус, Ахтымбан, — сдержанно процедил Фома. — А со мной поделишься, Лютик? — он ласково обратился к Людмиле, — Полно нам скоморошиться. Барчонка тешить. Пора и повечерять.

— Тихон с нами пойдет, — Людмила прижала меня к груди. — Будет одним из нас.

— Не бывать тому, — отрезал Фома. — Я не попущу самодурства.

— Негоже нарушать заветы, атаманша, — подхватил Ахтымбан. — Беду накличешь.

— Вы мне не указ, — сухо возразила Людмила. Она приподняла мою голову и взволнованно шепнула. — Плюнь на моих невежд. Чуют они в тебе великую силу. Будешь ты над ними атаманом, — она склонилась к моей шее. — Скажи мне, родненький, согласен ли ты променять вольготную жизнь на бродячее скитание ради нашей любви? Хочешь примкнуть к табору?

— Хочу, любимая, — пробормотал я. — На край света с тобой уйду. Все брошу.

— А клянешься ли, барин, любить меня вечно, до самого конца времен?

— Клянусь, — я чмокнул холодную ладонь Людмилы. — Клянусь любить тебя вечно.

— И я тебе клянусь, — девушка ударила меня по щекам, пробуждая от пьяной дремоты. — Гляди на нас. Перенимай наши повадки. Они сгодятся тебе, — она шире раскрыла рот, показывая выросшие клыки, и вонзила их в мою шею.

Я потерял сознание от боли. В чувство меня привел новый ее виток, расползавшийся от горла по всему телу.

Тут я вспомнил и сказки Никитичны, и предупреждение полковника императорской канцелярии, и страшный сон. Вспомнил и о том, что в старину наше имение считалось заколдованным местом. Деревенские бабы и мужики издавна с увлечением рассказывали страшные байки о нападениях упырей и встречах с русалками, не считая их чистой выдумкой.

Людмила извлекла зубы из моей шеи и потащила меня за руки к столу. Я не мог пошевелиться. Глаза не закрывались. Неподвижным трезвым взором я смотрел на разыгравшуюся в столовой трагедию. Я видел дрожь раскинутых рук матери, в шею которой впился Ахтымбан; видел, как светловолосая вампирша бешеной собакой вгрызалась в грудь отца; видел как пара вампиров: грязно — русый мужчина и женщина с короткими черными кудряшками, пожирали старших Тузиных. Ужасные предсмертные крики пробирали до костей мое скованное болью тело.

— Оставь барышню мне, Фома, — спокойно распорядилась Людмила, усаживая меня на стул.

Она связала мои руки толстой льняной бечевкой, потом, болезненно морщась, прокусила запястье правой руки и направила струйку хлынувшей из вены крови в мой приоткрытый рот. Я не пытался выплюнуть просочившуюся в желудок соленую жидкость. Я временно потерял власть над потребовавшим крови телом. Контроль над разумом вернулся после того, как Людмила вырвала руку из моих зубов.

— Мертвая хватка. Погляди, — она посмотрела налево.

Вампирская кровь вернула мне способность двигаться. Я повернулся и увидел Фому. Он приподнялся от лежащего на столе бездыханного Павла.

— Пустое дело, — Фома насмешливо улыбнулся. — Образумься, Лютик. Не по плечу нам такое поприще — барчонка пестовать. Давай его съедим.