Огрызки эпох - [15]

Поднося в тот момент к губам кусочек жареной рыбы на вилке, я угодил им в свой нос, обмазал его кончик маслом.

Пришедшая с широким подносом Ульяна Никитична молча разложила по тарелкам на столе чуть недоспелые отбивные, жареные куриные бедрышки и огуречный салат. Тот же набор блюд она ссыпала в глубокую миску и поставила ее на паркет возле ножки стола для собаки. После чего с обеспокоенным видом вернулась на кухню.

Пока я аккуратно очищал нос салфеткой, Константин заметил мой нательный серебряный крест, украшенный драгоценным камнем, на широкой цепочке — тоже из серебра.

— Интересная вещица, — задумчиво протянул он, мановением руки привлекая мое внимание. — Старинная. Не сочтите невежливым вопрос о том, за великую ли плату вы изволили ее приобрести, и, что особо любопытно мне, где состоялась сделка?

— Мой дед по матери, покойный ныне, был купцом. Он много плавал за моря, привозил из дальних стран как драгоценности, так и разные безделушки. Крест подарил он мне, когда я был ребенком. И не сказал, где взял его.

— А что за камень в нем, известно вам? — полковника сильнее разбирало любопытство?

— Нет, я того не знаю. В книгах о самоцветах не нашел и близкого. Не мрамор, не гранит, и не рубин. Не яшма даже, — в пытливой задумчивости я посмотрел на сделанное из камня распятие, бело — розовое с красными прожилками. — А вам известно, что это за камень? Так просветите меня, окажите милость.

— Как называется он точно, я вам не открою. Не знаю сам. Но обладателей его немного, прямо скажем. Пожалуй, двое вместе с вами. И цена ему огромна.

Константин надолго оборвал нить разговора. Мы молча ужинали. Гость ел мало, без аппетита, и одним этим нагонял на меня тоску. Дарья Прокофьевна тоже на удивление медленно управлялась со своим ужином. Стараясь разделять салат и мясное, она передними зубами выуживала мелкие кусочки из миски и немного их разжевывала, прежде чем проглотить. Любая из моих собак расправилась бы с предложенной едой в разы быстрее.

«Наверное, сибирские лайки соблюдают особый этикет приема пищи», — мысленно улыбнулся я.

От вина полковник отказался, а чая попросил покрепче.

Окончив чаепитие, он решительно посмотрел на меня. Глаза его при этом открылись наиболее широко за весь вечер.

— Прежде я не хотел вам портить аппетит. И без того немного подкислил его напоминанием о страшной кончине мельника. Ну а теперь настал черед совсем дурных для вас вестей, Тихон Игнатьевич. Не так давно я спустился с Балканских гор. В горах тех, в маленьком одном селении, довелось мне познакомиться с молодым офицером Алексеем Свириным. Вы с ним учились вместе. Помните его?

— Ну разве мог забыть я друга?

— С нынешней ночи забудьте его, чтоб долго не пришлось горевать. Погиб ваш друг. Убит весьма жестоко.

— Кем? Турками убит?

— Нет, турки злы, не спорю, мстительны еще, но невиновны в этот раз они… Его убил хорват… Вышкович… Валко.

Константин сообщал мне жуткую новость, запинаясь и делая остановки для глубокого вдоха.

— Валко — это имя, — на всякий случай пояснил он, видя мое полубессознательное от горя состояние. — Так еще названо маленькое, но симпатичное село близ Вуковара. Названо, между прочим, в честь него, Вышковича. Вы слышали легенду? О ней писал вам Алексей?

— Полгода целых я не получал он него письма, — я сложил на коленях дрожащие руки.

— Принесите, пожалуйста, письмо для господина Подкорытина — Тарановского. Оно в моем портфеле выше всех бумаг, — обратился полковник к собаке.

Сбегав в вестибюль, Дарья Прокофьевна принесла в зубах мятый пыльный конверт и отдала хозяину.

— Держите последнее его письмо, вам адресованное. Я счел долгом привезти его в Россию, чтобы передать вам лично в руки.

Константин отдал мне запечатанное письмо. Читать его сразу же, в присутствии полковника, я не решился, оставил конверт на столе.

— А душегуб пойман, ему воздано по заслугам? — дрожащим голосом осведомился я.

— По сей день он свободен, — уныло ответил полковник. — Поверьте, я не меньше вас о том жалею.

— Что же вы приехали? Почто бы вам с солдатами не поискать его в горах?

— Нас срочно отозвали. Я не мог ослушаться приказа.

Дарья Прокофьевна подбежала ко мне, дружелюбно помахивая хвостом. Она хотела было положить морду мне на колено, но я испуганно вздрогнул, и собака отступила.

— Давайте закругляться, отходить ко сну, Тихон Игнатьевич. Не буду больше бередить вам нервы, — выйдя вслед за мной из-за стола, сказал полковник. — Мне надо очень рано встать, с первым петухом. Будьте любезны, проводите меня в комнату для гостей.

Выполнив его просьбу, я вернулся в столовую, вскрыл конверт и, не присаживаясь от волнения, на одном дыхании прочитал письмо.

Поначалу оно не было тревожным. Алексей описывал, как его взвод остановился на постой в сербском горном селении. Отмечал радушие хозяев, красоту пейзажей. Турки не предпринимали набегов, их было не видно и не слышно. Но в конце Алексей написал нечто странное.

«На десять дней мы уходили в горы: смотрели сверху, не видать ли турок на подходе, лазутчиков искали по ущельям. Когда мы возвратились, будто помешалось все село. Сказали нам, девчонку поутру убитую нашли, и труп ее спалили на костре. И все судачили об упырях, о колдунах. Мне стоило неимоверного труда удержать отряд от суеверия. Так убедительны безрассудные речи полудиких непросвещенных людей, что боюсь я за солдат. Как бы не пустился кто из них в дезертирство от страха. Селяне по ночам не спят, а молятся. Одна семья, как сказывал мне унтер — офицер, совершала непонятные обряды. Все домочадцы то по дому бегали вприпрыжку иль на корточках скакали, то становились вверх ногами, то плясали перед зеркалом. И всей семье конец пришел в одну же ночь. Все сгинули».