Ограбление казино - [49]

— С тебя десять штук, — сказал Амато.

— Ну, — сказал Фрэнки, — есть ребята, кто спишет за пять процентов, если захочешь время от времени им что-то разруливать, но на такого, как он, сомневаюсь, что даже у них можно достать. Но как ни верти, это слишком, а к тому же я ему говорю: «Не забывай, я сам только-только откинулся. Где мне столько капусты нарыть?» Нет, говорю, я лучше кому-нибудь еще позвоню, но на этом все, пускай сам разбирается. «Но спроси меня, — говорю, — так я даже не уверен, что тебе это поможет. Соберешь стоху, так они поручительство удвоят до пары сотен или как-то. Эти ребята тебя не выпустят. Не стоит и надеяться…» Ну и он мне говорит, — продолжал Фрэнки, — тогда он мне так заявляет: «Фрэнки, — говорит, — если я отсюда не выйду, я им скажу, ты со мной был».

— Приятный какой человек, — сказал Амато.

— Ай, — сказал Фрэнки, — он просто разозлился. Я его не виню. Какого хуя он им скажет-то? Я говорю: «Расселл, ты с горшка-то слезь, хватит тужиться, а? Если ты меня втянешь, я им расскажу все, что ты мне говорил про Козлину, как он ту дрянь потырил, и про собак, и про страховку на машину, что у вас с Кенни была, и про все. Поэтому меня-то в говно уж не надо тащить». Нормалды будет. Он просто очень надолго туза поймал. Так-то он тут ни при чем. Я у парня спросил, он говорит, лет восемьдесят, где-то около. Поэтому, само собой, ему, наверно, сказали, за такое пятнадцать паяют, может, больше… Ребята эти, — продолжал Фрэнки, — то есть, в смысле, они пиздец. Тот щегол, с которым я разговаривал, говорит, чуть ли не со всех сторон сразу наваливаются. «Говорят тебе, — говорит, — ничего им говорить не надо. А сами тебе могут что угодно. Пуляют тебя в Нью-Йорк сразу, — говорит, — и у них всегда часа три-четыре уходит, только потом к судаку, и все это время они с тобой разговаривают. По-моему, у этих ребят кассеты играют. „Тебе на этот раз хана, чувак. Сядешь как миленький и никогда уже не выйдешь. Ты же ебнутый, вот и все. Мы знаем, что тут не один был. Давай колись лучше будет“». Ну и он, наверно, обоссался весь, когда мне звонил. В общем, я ему сказал: «Расселл, я тебе так скажу: я тебе стойку раздобуду. Больше я тебе ничего не могу сделать».

— А что ему стойка? — спросил Амато.

— Стойка не ему, а мне, — ответил Фрэнки. — Он Расселла с меня снимет. Он Майка Цинну хотел.

— Сомневаюсь, что ты ему Майка срастишь, — сказал Амато. — Сомневаюсь, что Майк к нему и близко подойдет.

— Ох, ну елки ж палки, — ответил Фрэнки, — само собой, я не достану ему Майка. Майк мне не по карману, я и себе-то Майка не сращу. И Майк — Майк для него ничего не сможет. Что он сделает, чувак один, и это у него на руках? Заставит испариться? Расселлу на самом деле волшебник тут нужен. Нет, я ему Тоби срастил.

— Я не знаю Тоби, — сказал Амато.

— Это потому, что ты никогда с заразой не связывался, — сказал Фрэнки. — Если тебя метут с заразой, звонишь Тоби, башляешь ему не больше штуки, и он тебе все в лучшем виде устраивает. Легавые его знают. Дешевый, и больше для Расселла никто ничего не сделает, Тоби все уладит, и беспредела не будет, дескать, колись давай, пали всех, кого знаешь… И мало того, — продолжал Фрэнки, — есть такое, чего Тоби никогда не станет делать, и это мне хорошо. Потому что Расселлу еще кое-что понадобится, как я прикидываю.

— Чтобы кто-то коцнул чувака, который его сдал, как он считает, — сказал Амато.

— Именно, — подтвердил Фрэнки. — В общем, ладно, я сволочь, но на всем белом свете никто не заставит Тоби мне это сказать, а лично я туда к нему на свиданку не попрусь.

— А где он? — спросил Амато.

— Чарльз-стрит, — ответил Фрэнки.

— Клева, значит, дойдет, — сказал Амато.

— Я-то не против, — сказал Фрэнки. — Как услышишь, всегда можно сказать, ну какого хуя, я б ни за что не стал ходить и таким заниматься только потому, что услышал. Нет, если чувак меня спросит, мне ему придется что-то сказать, наверно, а мне этого не хочется, понимаешь? Расселл мне нравится. Со мной нормально обошелся, а я ему сказал, что так делать не надо. Но, бля, Козлина же сделал, что хотел, — пошел и спиздил четыре фунта прокаина, или что там еще было, и, наверное, какой-нибудь блядский литер попался сообразительный, давай вычислять, кому эта херня фунтами нужна и что это Расселлу. Козлина ничего не сделал. А кроме того, кто я, нахуй, такой? Я не, я никого не знаю.

— Но я вот вижу, где Трэттмен пару-другую ребят знает, — сказал Амато.

— Вот бедный мудила, — сказал Фрэнки.

— Ну, — сказал Амато, — в смысле, это ж не… не то чтоб совсем неожиданно или как-то.

— Еще бы, — кивнул Фрэнки. — Но знаешь, когда этого не случилось, а Расселл мне все это рассказывал, я чуть не обосрался, что так не будет. Я-то думал, что оно со мной будет. Это не значит, ну, ага, я рад то есть, что с ним оно стало. Но все равно лучше б с ним такого вообще не было, понимаешь? Чтоб не надо было. Как и с Расселлом. Я знал, с ним так и будет. Я ему говорил. Но еб твою мать, я же знаю этого чувака. И никак не могу ему помочь. Я никого не знаю.

— Он рискнул, — сказал Амато.

— Ну да, — кивнул Фрэнки. — А теперь зачалился. И ты рискуешь, и я рискую, и мы рано или поздно это сделаем, и нас они, может, на этот раз не свинтят. Но я же думал, да? Предположим, мы с Дином туда заходим, а вокруг вдруг сплошь легавые. Кому звонить? Кто мне такого же не навешает, как я Расселлу? Знаешь, почему Расселл мне позвонил? Потому что кому еще ему звонить? А там то же самое. Если нас там заметут, Дин звонит Сэнди. А мне что делать? Попросить его, чтоб попросил ее мне тоже кого-нибудь найти? Тебе я не могу звонить, елки-палки. Этого они ждать будут. Я — у меня тоже никаких друзей нет. Как ни поглядишь, и ты, и я, и Расселл — мы все в одинаковом положении, только он уже в торбе, а мы еще нет.