Огонёк в чужом окне - [7]

Он покраснел:

Отстань! Я не теленок...

Ошибаешься: со стороны видней. Брось!..

Через минуту я шагал по знакомой заводской территории, мимо примелькавшихся домов, построек, ларь-кон, ¡1 мысленно был уже с Клавочкой в вагоне и меч-тнл о том счастливом часе, когда мы останемся с ней ндноем. 1>абка же догадается, надеюсь, поселить нас в оI дельной комнате!

Но что я вижу? У проходной^ стоит 'моя Клавочка/ рукой машет. Соскучилась... Вспоминаю ворону, у которой от радости в зобу дыханье сперло.

Любуюсь женой: ладненькая она у меня, румянец во всю щеку, и губы словно накрашены, а подделки, честно, никакой. К лицу ей соломенная шляпа с широкими полями, опоясанная кремовой лентой,—хвостики на спине болтаются; мы ее специально в дорогу купили, от. солнца прятаться. Идея моя: зонтик-то кому пришлось бы таскать?

Но почему Клавочка здесь? Мы же не договаривались. В чем же дело? И вдруг мурашки забегали у меня по спине: что-то случилось. Я в два счета оказался рядом.

— Никуда мы не поедем,— плачущим голосом сказала жена.-г-Твоя Снегурочка приехала...

Моя Снегурочка! Страшный суд...

Глава вторая БУБА

— Смотри, Витюша, смотри! —волновалась моя Клавочка, стараясь подальше высунуться из вагонного окошка.— Приедем скоро!

Ее волосы на ветру растрепались. Зря она спала на железных бигуди, мучилась, а потом целый час вертелась у зеркала, что на двери купе, причесывалась, обрызгивала голову лаком. Бросовая работа...

Наша соседка, молчаливая женщина с набитой чем-то доверху хозяйственной сумкой, с которой она не расставалась, даже уходя умываться, поглядывала на Кла-вочкину фигуру, обтянутую синими брючками, с таким видом, будто держала во рту кусок лимона.

Я думал о Снегурочке. Нехорошо получилось: надо было все же отложить поездку, она просила всего как их-нибудь два-три дня, мы не виделись с тех пор, как пин с отцом проводили меня в армию.

Снегурочка привезла нам подарок — чайный сервиз нл двенадцать персон, как она сказала. В нашей же семье пока что четыре персоны.

Теща поохала, поахала над чайным сервизом, подшит каждую чашечку на свет, смотрелась в нее как в черкало, поблагодарила чуть ли не со слезами на гла-.ц|х, а потом без всяких обиняков сказала:

Откладывать поездку, дорогая сва^я, нельзя: билеты куплены, телеграмма дадена, старуха придет на иок.шл встречать, а гостей нету. Переполошится. Всякое с ней от испугу может случиться, так что не обессудь.

Я ппоп был расцеловать тещу за такую выручалочку, тем более что никаких угрызений совести я не ощущал, как не испытывал их, когда не вернулся домой после армии. Возможно, в этом повинен и Пепор: как-то срачу мы с ним потянулись друг к другу. Но и без него и нее равно ушел бы из дому при первом же удобном случае.

Я, как только устроился в бригаду Родионыча, написал отцу, что если кто хочет чего-то добиться, то ему надо пораньше вылетать из родительского гнезда. Добился я, конечно, не ахти чего, но то, что я делаю, мне по душе. Не всем же на вершинах работать, кому-то надо и п предгорьях.

Отца я не забывал, Снегурочку тоже, к каждому празднику слал им телеграммы, ну а в моей денежной помощи они, к счастью, не нуждались.

Приезд Снегурочки не вызвал во мне сладких воспоминаний детства.

Пообедали мы вместе, с трудом подыскивая слова .дли разговора. Клавочка ерзала, демонстративно подносила к глазам руку с часами, вздыхала, а тесть с тоской поглядывал на свое пустующее кресло-качалку.

Мысленно я пожалел Снегурочку—вот что значит нежеланная гостья.

Снегурочка обняла меня на прощание, обдав знакомым с детства запахом духов (я так и не знаю, как они называются, но хоть бы и знал, никогда не купил бы их для Клавочки: видно, горечь этих духов крепко впиталась в меня), часто заморгала, но не заплакала—слезы размазали бы краску на ресницах.

— Витенька, знай, что мы у тебя есть... Не забывай!

— Не забуду—пообещал я.

А что, если я из тех обездоленных, что не умеют прощать? А ведь может случиться, что и мне до зарезу понадобится чье-то прощение, помощь? Правда, если б я почувствовал, что Снегурочка меня любит... Она терпела меня ради отца.

Помню, отец не раз говорил мне: «Ты ее не понимаешь, Виктор, человек она замечательный!»

Возможно, что это и так, Но я не смог назвать матерью этого замечательного человека. Пытался, да не смог.

Ничего худого я ей не желаю. Пускай они с отцом живут себе...

Клавочка, радостно вздохнув, присела рядом со мной, одерйула нейлоновую кофточку: кружева белой пеной вздымались на ее груди.

— Это идет мне? —игриво спросила она меня.

— Потрясающе!

Ей пошло бы и из мешка сшитое.

Соседка с хозяйственной сумкой на коленях изрекла вдруг:

— Мужчина должен быть мужчиной, женщина женщиной.

Это по поводу Клавочкиных брюк.

Я вступился:

— Брюки — удобно. Особенно в дороге. Попробуйте н сами убедитесь.

- Я пока что не потеряла к себе уважения,— про-лиучало в ответ.

Клавочка засмеялась:

- На вашу фигуру что ни надень... Как на бочке.

Я сжал ей руку: не ожидал такого.

Женщина поджала губы, но ничего не сказала, встала и принялась тормошить дочку — та спала на верхней полке.

Предвкушая неземные радости, пользуясь тем, что соседка полезла за чемоданом, я обнял жену, ощутил прохладную упругость ее тела. Клавочка придвинулась