Огонёк в чужом окне - [8]

КО МНС.

Сейчас ты уиидишь, Вигя, где мама подцепила папу, отбила у иодругн-разини.—Клавочка засмеялась.— Лежко, да? Прямо на перроне! Девчата приходили сюда поезда встречать, танцевали тут, а туфли приносили и газете под мышкой. Мама рассказывала... Мучила она отца! Хотела, чтоб влюбился без памяти. Назначит синдание, а сама спрячется и наблюдает, как он землю иокруг себя окурками устилает. А на танцах что вытворяла? Отец идет к ней через весь зал, она делает вид, будто ждет, а потом отказывает, с другим танцует.

Мне этого не понять.

- Зачем же она так?

- Чтоб полюбил покрепче.

- Могло случиться обратное.

- А не случилось! Перед свадьбой она ему еще одно испытание устроила: чтоб он на руках понес ее через рынок, да еще в воскресенье, когда народу много. Не понесешь, говорит, не пойду за тебя!

Инн, какая у меня, оказывается, теща!

И он понес? — спррсила соседка, оторвавшись от чемодана: что-то она там искала.

А куда ему было деваться?

— Я бы понесла! Крапивой по голой...

Она прожужжала конечное слово с явным наслаждением.

— Так то ж вы! — покраснев, ответила моя жена.— Вас бы, конечно, не понесли через базар... А вот маму...

Я опять сжал Клавочкины пальцы, призывая ее помолчать.

Поезд подкатил к вокзалу —двухэтажному зданию с башенкой в центре, с полукруглыми открытыми галереями, как бы пытавшимися обнять перрон.

— Гляди, Витя, Буба с цветами!

На перроне, беспокойно вглядываясь в вагоны, стояла невысокая старенькая женщина в вылинявшем ситцевом платье; цветы держала, как веник, под мышкой. Ее лоб при загорелом дочерна лице казался перевязанным чем-то белым: видно, низко повязанный платочек, который сейчас сполз на плечи, снимался на улице редко. Свободной рукой она держалась за старую детскую коляску с откинутым верхом.

— Клаша, я тут, внученька! — Старуха на чуть расставленных ногах прошагала вперед, вытянув руки как слепая. Они с Клавочкой поцеловались, не обнявшись, только потянулись друг к другу губами, будто между ними что-то стояло. Пожалуй, в этом повинны буйные кружева па Клавочкиной кофте: бабка не посмела к ним прикоснуться.

— Здравствуйте! — напомнил я о себе.

Женщина взглянула на меня приветливо, но оценивающе, потерла о платье ладони, протянула руку с напряженно сомкнутыми пальцами.

— Здравствуйте, пожалуйста, милости просим к нам! Вот он какой, выходит, муж у моей внучки, здравствуйте! А вещички давайте в коляску...

Так вот для чего, оказывается, понадобился этот транспорт.

— Извиняйте, что так.— Бабушка оправдывалась, |щ губах ее держалась виноватая улыбка.— Машину где возьмешь? Тут недалеко...

Когда я устроил наши чемоданы в коляску, она сказала:

— Молодой еще, я думала, постарше будешь... Раз и больших начальниках...

— В каких начальниках? — не понял я.

Клавочка ущипнула меня за бок.

• - Му, чего вы разговорились по дороге? —упрекнули она. — Надо ехать, а не коптиться под солнцем!

- Надо, надо, поедемте,— поспешно согласилась бабушка.— Прямо вон туда!

Клавочка, страдальчески морщась, шла рядом с коляской по расползающемуся под ногами гравию, боялись, видно, за свои лаковые босоножки. Я советовал обуть в дорогу что-нибудь попроще, не послушалась:

♦ Так на меня ж там из каждой дыры глазеть будут!»

Мать не разрешила ей взять с собой ни одной старой иещи: «Я там почти нищенкой жила, из тряпья не вылепит, так хоть ты, доця, пыль в глаза пусти: завидуй, деревни!»

Оранная философия...

Мы свернули на утоптанную тропинку, пересекающую луг со скошенной травой. Стожки были еще зеленые, а луг вокруг поблек, покрылся жесткой рыжей ще-

I иной.

Клавочка пропустила свою Бубу вперед, и она заша-шла так размашисто, что мы еле успевали за ней.

Погодите! — попросила Клавочка. — Что это мы— ми пожар несемся, что ль? — Она сняла с цветов мокрую газету и вместе с тряпочкой, которой были обернуты корни цветов, швырнула в придорожный куст.

Да ты что? —всполошилась бабушка.— Разве ж 1/1 к можно? Люди прибирают тут с метелками... А мы...

II тряпочка хорошая, послужить еще может.

— Если никто не будет сорить, за что ж тогда деньги уборщикам? — Клавочка надула губы.— Я же не во дворе... И не в комнате...

Бабушка не ответила, полезла в кусты, достала бумагу, скомкала ее и сунула в коляску между нашими чемоданами, а тряпицу разгладила на приподнятом колене, взяла за уголок и понесла так, сушила на ходу.

Мы долго петляли по улочкам, неровным и узким, выйдут навстречу друг другу две машины — одной придется пятиться.

— А вон и мой домишко! —обрадованно сказала барашка, будто давно не была дома.— Вон он... какой У М£НЯ.,.

На крыше небольшого, побеленного известью дома, выглядывающего из-за густой зелени, торчала высокая антенна, большая и неуклюжая, похожая на наспех сбитый деревянный крест.

— Сынок смастерил,— пояснила бабушка.— Давненько... А телевизор купить так и не собрался... Мать небось жалеет, что переехала в город?

Клавочка приостановилась:

— С какой стати ей жалеть? У вас только летом и хорошо. А то грязища, до колен увязнешь.

Бабушка тихонько засмеялась:

— Так ведь грязь-то наша, не чужая!

Она толкнула калитку, пригласила: