Огонёк в чужом окне - [19]

Лежать неподвижно, напряженно становится невмоготу: то рука вдруг заноет, го мучительно хочется шевельнуть ногой, но я же притворяюсь крепко спящим, поэтому играю роль подушки, на которой удобно устроился человек.

Одуряющий запах цветочного одеколона кляпом лезет в ноздри. Тещина забота! Каждый вечер она ходит с пульверизатором у нашей постели и опрыскивает ее, как парикмахер головы своим клиентам.

Но если нам теща служит с назойливым вниманием, то бабушку она просто тиранит. И тирания-то у нее какая-то особенная, изощренная, на первый взгляд может показаться, что в этом доме берегут старого человека и только поэтому ничего не разрешают делать — не хотят, чтоб утомлялся. Посуду мыть нельзя: «Разобьете!» К мебели, чтоб пыль вытереть, прикоснуться ей нельзя: «Тряпку какую вы взяли! Да она ж следы оставит, надо бархатку. Не трожьте!» И это с двух сторон, от тещи и дочери ее. Или: «Куда вы столько порошка наперли? Не напасешься, лучше уж сидите и не рыпайтесь!»

Человека, который с малых лет приучен к работе и не может сидеть сложа руки, вынуждают томиться в безделье. Не доверяют. Бабушка живет у нас на положении гостьи, которой ежечасно дают понять, что она здесь надоела, не нужна.

Она понимает это и старается не мешать: часами сидит на кухне у окна и, точно сквозь тюремную решетку, смотрйт на людей у трамвайной остановки.

Страшный суд...

И поесть она не может сколько хочет. Каждый раз за столом теща нависает над нами:

— Ешьте вволю, досыта! И чтоб потом не шныряли в холодильник. Не люблю я этого. А то за столом ломаются, привередничают, а потом шарят...

Бабушка однажды пожаловалась мне:

— Не могу я, Витя, помногу кушать. Клюну маленько — и сыта. Погодя и поела бы еще, так ведь... Ну да бог с ней!

Я сказал об этом Клавочке, она поморщилась:

— Слушай ты ее больше, ест, ест, а потом еще и в холодильнике роется, когда дома никого. Мама засекла. Так что лучше помолчи.

В тот день я сделал открытие: моя Клавочка жестока.

Помню, с какой радостью бабушка отдавала нам свои деньги: берите, пользуйтесь, «меблишка у вас худая...». А теперь же она сама страдает от своей доброты. Новая мебель вытеснила ее из спальни: теперь там обосновались теща и тесть. А бабушку, считается, облагодетельствовали — перевели «в самую большую, красивую залу: тут вам и телевизор, и радиола, и ковер!».

Бабушкин чемодан переместился из-под ее кровати, которую я вынес на свалку, в коридор за ящик с обувью, она ходит туда как в камеру хранения — одно возьмет, другое положит. Веселого мало...

Денег хватило, как и предполагала теща, на всю квартиру: купили две спальни — нам и родителям, столовый и кухонный гарнитуры. Я узнал, что пеналы существуют не только школьные, но и кухонные. Обогатился.

Квартиру загромоздили полированными шкафами, столами, диванами, креслами, и теперь хоть по воздуху летай: не дай бог до чего-то дотронуться или сесть на незачехленную мебель.

Бабушка теперь спит в гостиной на узкой красной кушетке. Постель ей готовит сама невестка, собственноручно, приговаривая каждый раз:

— Вы, мама, сроду в такой квартире не жили! Сроду на таких простынях не спали, послушайте, хрумтят как!

А бабушка стоит в это время посреди комнаты как неприкаянная.

И на день теща сама убирает эту постель, прячет в специальную тумбочку, а кушетку застилает импортным, с блестками покрывалом. Садиться на него разрешается только гостям, да и то не всем. Старушке отдохнуть днем негде. Можно было бы снять на время покрывало, но она боится к нему прикасаться, попробовала один раз и тут же услышала:

— Что ж вы скомкали вещь! Не на один ведь день куплено!

Не нравится мне все это, жалко старого человека, но я перед тещей как двоечник перед грозным учителем, который ни за что ни про что наказал моего друга, а я не смею вступиться: и мне достанется. Как такое чувство можно назвать? Трусостью? До чего же я дожил! Добровольно примеряю на себя позорный ярлык. Мне бы взорваться, высказаться хоть раз от души, а я лежу на полированной кровати, купленной на бабушкины деньги, с видом великомученика, надеясь, что когда-нибудь меня причислят к лику святых.

Клавочка выразительно кашлянула — это призыв. Но я не собираюсь на него откликаться. Надо же в конце концов проявить свой характер! А то ведь я размазня натуральная. Мне бы уснуть сейчас, завтра рано вставать, а я со своими мыслями — никак не могу успокоиться.

А началось с того, что я решил пригласить на новоселье своих друзей из бригады: тянуть дальше просто неудобно.

Только заикнулся — теща сразу же согласилась:

— Не мы завели этот порядок, не нам его отменять. Мы новоселы, мы обязаны отметить это дело. Зови.

Меня порадовало это «зови», выходит, теща перестала на меня сердиться. Отрадно. В наших отношениях с ней возникла «новизна»: стоило теще рассердиться на меня, как она тут же переходила на «вы»: «Вы мне, Витя, не говорите ничего такого, я больше вас жила!»

На этот раз она перешла на «вы» после моей забастовки. Первый раз я осмелился поступить так, как сам считал нужным. Это случилось в прошлую субботу. Жильцы нашего дома решили привести в порядок двор: оборудовать детскую площадку, посадить деревья, разбить клумбы. Уже завезли качели, «домик на курьих лапках», горку, ракету — это надо было установить и покрасить. Все собрались. Позвали и нас — и звонили, и стучали, но теща приказала нам «не шевелиться, не подавать звуки!».