Огонёк в чужом окне - [17]

— Ну и язык у тебя! — обиделся мой друг.— Когда это было, чтоб мы подвели?

Я поднял руки:

— Виноват!

— То-то.

Представляю, как ребята подшучивали надо мной, хотели разбудить, но Пепор яростно ограждал: «Пускай человек спит, если ему спится!»

Дал возможность отдохнуть.

Вспоминаю индийскую пословицу: «Счастлив человек, имеющий надежного друга», а вслух говорю:

— Намылят мне сегодня дома голову. Это из-за тебя! Почему не разбудил?

— Твоя голова выдержит, если ее даже станут булыжником намыливать...

Если б Пепору встретилась девушка, такая, как моя Клавочка. Хочется мне, чтобы его любили, крепко любили...

Верные мои помощники явились первым трамваем, и мы в два счета перелопатили наши пожитки из квартиры в грузовик. Он помчался к цели, как рысак на скачках с препятствиями, с той лишь разницей, что лошадь могла бы и перемахнуть через ямы и колдобины, а машина вынуждена была ощупывать своими ногами-колесами каждую дорожную неровность.

Мы тряслись в кузове так, будто держали в руках отбойные молотки, сверлящие скалистую породу.

Я подумал о бабушке: лучше было бы перевезти ее городским транспортом, но возможно, в кабине не так трясет? Шофер и Клавочку пригласил в кабину: «Авось в такую рань на ГАИ не нарвемся!»

Слышно было, как моя жена сказала:

— Обо мне не беспокойтесь. Я не пропаду, не пропаду!

Теща тряслась с нами. Обхватив руками зеркало, вделанное в длинную узкую тумбочку, приникла к нему грудью — защищала от толчков. Ее правая щека обтирала запотевшее от дыхания стекло.

Я, жалея ее, предложил свои услуги, но теща испуганно затрясла головой:

— Нетучки уж, нетучки! Если ему суждено треснуть, так пусть лучше в моих собственных руках!

Была бы честь предложена.

Грузовик только возле нашего дома, замедлил скорость, но подъехать к нему поближе не было никакой возможности: десятка два машин, если не больше, загруженных, как и наша, домашним скарбом и непременно зеркалом, в котором отражался весь суетливый дворовый мир, столпились тут, как у переправы.

Теща расстроилась, что мы не первые приехали, ска-зала чуть ли не плача:

— Ну вот, спешили, спешили... Что за народ пошел! Поятся, квартиру утащат?

— Но вы этого тоже боялись? — усмехнулся шо-<|>ер.

Дом еще не заселен, а ребятишки уже вовсю хозяйничали во дворе, звенели у обледенелого сугроба, забирались на него и скатывались в снег с визгом, хохотом, теряя шапки, рукавицы. Кто-то уже успел вылепить смежную бабу с носом-морковкой и даже с короной на голове — консервной банкой.

Мне хотелось, чтобы и наш с Клавочкой малыш играл здесь в снегу... Клавочка и слышать об этом не хочет. Теща поддакивает: «Она права, Витя! Дураки вы, молодые, сами себе петлю на шею накидываете, с детьми, считай, молодости нет...»

Л сама ведь молится на свою единственную «доцю», пылинки с нее сдувает.

Но где же Клавочка?

Шофер сказал, что она в кабину не села.

Странно.

Теща забегала, заволновалась:

— Доця, ты где? До-ця-а!

II начали мы бегать по кругу: я за тещей, тесть за мной, потом мои ребята, шофер и тот примкнул, давал указания: «Может, она там? Л за машинами, за теми машинами поищите!»

Клавочки нигде не было. Но не мог же среди бела дня исчезнуть бесследно человек?

Ее украли,— стонала теща. — Увезли! Рассказы-пали, ездит один тут на зеленой машине... Девушек сма-мнпает... О боже, что ж это я ничего не делаю! Надо в милицию заявить, сейчас же заявить надо.

Я попытался ее успокоить, высказал предположение, что Клавочка, вероятно, уже наверху, у квартиры.

— Что ж, о,на, по-твоему, туда через замочную скважину проникла? — Теща, не вынимая из кармана рук, позвенела там ключами. — Господи, с ней случилось что-то, может, ее в живых уже нету!..

— Дайте ключи! — потребовал я.

Она отдала их мне с таким видом, будто никогда назад получить уже не надеялась.

— Пойдемте, бабушка, потихоньку, наверх поднимемся.

— Дайте мне что-нибудь, снесу,— вызвалась она.

— Без вас сделается,— остановил я. — Пойдемте!

Лавируя среди машин, мы с бабушкой сумели пробиться только к парадной, дальше путь заградил сервант: его пытались занести за лифтовую шахту трое мужчин в рабочей одежде. Женщина в черной каракулевой шубке и в такой же шапке, которая ежеминутно съезжала ей на глаза,— она то поправляла шапку, то умоляюще складывала руки на груди и просила:

— Осторожненько, ради бога, я хорошо заплачу, осторожненько...

Я помог подтолкнуть шкаф, и мы с бабушкой пошли вверх по лестнице, отдыхая на каждой площадке.

— Э-э,— вздыхала бабушка. — Это не по мне...

— Лифт будет работать, пешком вам не придется.

— Да, пешком плохо...

Клавочки наверху не было. Я оставил бабушку у дверей нашей квартиры и спустился вниз. Где-то на всю лестницу пели про то, как ревела буря, дождь шумел. Потом: «Степь да степь кругом, путь далек лежит, в той степи глухой умирал ямщик...»

Я, провожая ребят, пообещал устроить законное новоселье.

На тещу жалко было смотреть.

— Чувствует мое материнское сердце, с ней что-то случилось,— стонала она. — О боже, а я тут с тряпками...

Тесть, чего с ним никогда не было, закричал:

— Никуда она не денется! И нечего панихиду по ней служить!