Огонь в темной ночи - [58]

Пока Жулио делал вид, будто ему совершенно безразличны препирательства доны Луз с постояльцами, и Абилио подмечал в нем кроющуюся под видимой беззаботностью нервозность, Зе Мария, тоже притворяясь равнодушным, встал и подошел к окну посмотреть, что творится на улице. Он чувствовал себя усталым, и эта усталость удерживала его от того, чтобы броситься в самый водоворот событий, как ему обычно было свойственно. Оставаться спокойным, оставаться посторонним наблюдателем, пока мощный поток не направит его вдруг по главному руслу, — вот чего он теперь хотел. Потом он соберет разрозненные факты своей жизни. Но позже, гораздо позже.

Наблюдая легкомысленное поведение товарищей по пансиону, он казался себе взрослым, очутившимся среди подростков. Но таким ли уж наивным все это было? Многие явления, будто бы и не имеющие друг к другу отношения, в последнее время оказались взаимосвязанными, и Зе Мария не мог этого не заметить. Сеабра, Абилио и другие с таинственным видом собирались в таверне на окраине города, а вернувшись оттуда, обменивались непонятными репликами, достаточно красноречивыми, чтобы все ощущали себя участниками знаменательных и грозных событий. Они жаждали героического. Писали на каменных оградах и стенах домов революционные призывы, и эта необходимость выразить свою неудовлетворенность, эта потребность в риске и самопожертвовании были куда важнее, чем еще смутные идеи, формировавшие их мировоззрение. Каждый крамольный лозунг, каждая подстерегавшая их на пустынных улицах тень казались им воплощением решительного действия, драматического и конкретного, которое само по себе способно изменить судьбы мира. Если бы на следующий день их бросили в тюрьму, возложив на них ответственность за катаклизм, они с радостью приняли бы всю вину на себя.

Одновременно с этим беспокойным кипением, прелюдией пробуждения, стремившегося поскорее — заявить о себе, силы реакции укрепляли свои позиции. В университетских центрах волнение росло со дня на день, хотя оно и было замаскировано шумной кампанией, где конфликт с соблюдением или отменой традиций использовался точно боевой штандарт, и, пока таким образом отвлекали внимание студентов, руководство академическими корпорациями ловко прибрали к рукам люди, близкие к правящей верхушке. Власти пытались запугать молодежь. В часы наибольшего скопления народа полицейские ищейки как бы случайно фланировали по университетскому кварталу, военизированные отряды проводили на площадях тренировочные занятия, и все эти приготовления еще сильнее подчеркивали надвигающуюся опасность; ПИДЕ[17] арестовывала студентов и бросала их в тюрьму только на основании доносов; кишащий мундирами город, казалось, был мобилизован для разрешения неминуемого конфликта; прежде чем допустить новоиспеченного бакалавра к службе в общественном учреждении, от него требовалось подтверждение в том, что он поддерживает принципы диктатуры; донос сделался нормой поведения, любое проявление неуважения к университетской иерархии или представителям установленного порядка неизбежно расценивалось как подрывная деятельность, достойная самого сурового наказания. Академия раскололась на две враждебные группировки, бдительно следившие друг за другом, и многие оказались по разные стороны баррикад по простой случайности, из-за симпатий и антипатий, из-за личной мести, нашедшей теперь легкий способ удовлетворения. Утверждать, что кто-то принадлежит к противоположной партии, означало бросить ему в лицо оскорбление.

Зе Мария заметил, что в пансион в последнее время зачастил новый гость. Это был сосед, доктор Патаррека. Смолоду не отличавшийся крепким умом, огромный и толстый, он, по меткому выражению студентов, выведавших всю его подноготную, был, вероятно, «единственным врачом в истории, которому назначили пенсию, чтобы он только не занимался практикой». Доктор Патаррека вышел на пенсию вскоре после возвращения m Африки, когда выяснилось, что подозрительно большое количество местных жителей в его районе стало инвалидами. Он всегда прибегал к решительным методам и лечил язву, вывих, обычный фурункул с пилой в руках. Что может быть эффективней, чтобы искоренить болезнь, чем ампутация? Мать Патарреки, которая ценою рабского существования сделала из него студента, а потом и врача, продолжала торговать углем даже после того, как сын получил диплом. Вернувшись из Африки, доктор Патаррека снова поселился с матерью, вызывая смех и сочувствие всего квартала; мать, вечно чумазая, напоминающая высохшую птицу, следила из своей каморки за его идиотскими проделками; сын, в просторной ночной рубашке и турецкой феске, выглядывал из окна, хныча или вопя, как ребенок, если мать не разрешала ему погулять по саду.

Чтение всегда оказывало сильное влияние на впечатлительную натуру доктора Патарреки; в Африку его привела биография Ливингстона, и теперь, когда он был обречен на вынужденную праздность, книги помогали ему воображать себя героем фантастических приключений, где не было места застойной повседневности. После ряда карикатурных и явно нежелательных во врачебной практике сцен Патарреке запретили появляться в больнице, и, чтобы не расставаться с любимой профессией, ему ничего не оставалось, как помогать студентам-медикам овладевать знаниями. И вот теперь доктор Патаррека, нося с собой, точно трофей, кости, по которым он сам учился в юные годы, бегал по ближайшим пансионам, предлагая поделиться своими практическими знаниями анатома.