Огонь подобный солнцу - [20]

Металлическое бряканье индийской мелодии жалобно доносилось из какого-то далекого радио, кудахтали куры, горестно кричал осел. У его изголовья лежала каменная глыба с высеченной на ней змеей, заглатывающей свой хвост. Вспомнив двухшаговую змею, он содрогнулся. «Я должен быть благодарен за то, что имею. За то, что мне не суждено было умереть там».

Пожелтевшие сандаловые листья плавали на поверхности грязной мелкой лужи; с ее дна вверх тянулись усики водорослей. По краю лужи муравьи проложили дорожку; он перешагнул через нее и посмотрел, как в пролетах между приземистыми хижинами и покосившимися стенами, наполняясь зарей, окрашивался туман. Прокричал петух. Услышав звон велосипеда на улочке за стеной, он быстро спрятался.

Свернув одеяло и засунув его между стеной и стволами магнолий, он стал затягивать шнурки на кроссовках Пола. Один шнурок лопнул, и ему пришлось перешнуровать. Забравшись на стену, он спрыгнул в проулок.

Мимо с лязганьем проехал рикша — в вязаной шапочке, тощий, тяжело дыша и шлепая мокрыми ногами по дороге, он тащил толстого неварца. Маленькая голая девочка присела на корточки, рядом нервно кружили собаки. Едва она встала, собаки бросились к желтоватой кучке, сбив ее с ног. Девочка поднялась и пошла, даже не заплакав.

Между осевшими хижинами женщины, одетые в тонкие сари, возились у очагов, от их закопченных, во вмятинах горшков распространялись запахи чатни, кэрри, чечевицы и чая. Туман скрывал дальние очертания и звуки, заглушая его собственные шаги. В этом мутном свете Катманду походил скорее на бескрайнюю деревню, чем на город. Его извилистые улочки, разветвляясь, то словно уводили из города, неожиданно открывая сельский ландшафт, то, развернувшись, возвращались обратно.

Сквозь завешенную шкурой дверь он нырнул в задымленную хижину. С балок свисали синеватые куски мяса и ломкие стебли трав. Смуглая приземистая женщина гремела горшками у низенькой печки.

— Намаете, даджу, — приветствовала она.

— Намаете, сестренка.

Двое мужчин в кожаных жилетах, не взглянув на него, продолжали пить чай, сидя за столом у незажженного очага. Другие столы были свободны, с них только что слетели потревоженные его приходом мухи.

— Так ты был в Гималаях, даджу?

— Да, две недели.

— А где твои друзья?

— Они там остались, я вернусь к ним.

— Жена чернокожего часто сюда приходит.

— Что у тебя сегодня, сестренка?

Она улыбнулась, обнажая золотой зуб.

— Есть бейси, яйца, рис и даже козлятина, но она недельной давности.

— А кофе?

— Тоже есть.

Прислонившись спиной к шероховатой стене, он смотрел, как грубое стекло единственного в хижине оконца, преломляя свет, придавало силуэтам прохожих неузнаваемые формы и цвета. Она принесла ему толстые куски бейси, буйволиное мясо в соусе кэрри с шалфеем, рис, чашку горячей воды, банку растворимого кофе и ржавую ложку.

Помешивая, он растворял темный порошок в воде, едва чувствуя его слабый кофейный аромат, весьма далекий от парижского. Конечно, это был не «экспресс-кофе» там, солнечным утром в кафе, где официант выметал каштановые листья, где стройная красивая женщина в коричневом трико, выйдя из метро, направлялась к его столику.

Она наклонилась поцеловать его, ее темные волосы кольцами опустились ему на грудь.

— Qu’ils sont salauds. Негодяи! Ils sont vaches, fils de putains, couillons — merde! Ils sont pas gentils.

Улыбнувшись, он поддержал стол, пока она садилась.

— Ты не получила эту роль?

— Si tu peux voir, the bête, собака, они отдали ее — посмотрел бы ты на нее! — швырнув сумку на стол, она начала рыться в ней в поисках расчески. — J’ai pas faim.

— Это потому, что ты взбудоражена, Сильвия. Выпей кофе с булочкой… Хорошо, что ты не получила эту роль.

— T’es fou?

— У меня есть кое-что поинтереснее.

— Mais je l’ai tant voulu! — Она замолчала, ее глаза цвета меди повлажнели, она придвинулась к нему. — Не люблю проигрывать. Я так хотела эту роль. Она была как раз для меня! — Она положила его руку на свою и поцеловала его пальцы. — Mais que je t’aime! И я никому не отдам тебя. Jamais, jamais, jamais. Я единственная, кому можно тебя любить. Так что это за прекрасная идея?

— Давай вернемся. У меня ничего не получится с европейским футболом — ногам не хватает проворства. И в Канаде я не смогу играть из-за своего плеча, но я смогу работать тренером. Я хочу вернуться в Канаду и тренировать. А может быть, теперь, когда Вьетнам закончился, меня перестанут бойкотировать в Штатах. Я люблю Париж, но должен признать, что у меня здесь ничего не выйдет.

— Не торопись, Сэмюэл. Тебе очень не хватает терпения!

— Давай вернемся в Квебек и там поженимся. Твой отец будет доволен. Мои старики прилетят из Монтаны — они познакомятся. — Он дотронулся кончиками пальцев до ее щечки, чувствуя тепло. — Надоело заниматься ерундой. Кроме тебя мне никто не нужен во всем белом свете. Футбол — только предлог. Что ты улыбаешься?

— Думаю, как отец будет рассказывать посетителям своего бара о том, что его дочь возвращается из Парижа домой в Квебек, чтобы выйти замуж. Ты прав, он бы очень обрадовался.

— Ну как, наелся? — раздался голос у его плеча.

— Хоу, я сыт, сестренка. Но мне нужно еще кое-что.