Огонь Менестреля - [12]

Она резко замолчала и, наблюдая за замешательством Катарины, слегка вздохнула. Неужели ее старинная подруга никогда не вспоминала о войне? Рахель осторожно спросила:

— Адриан — хороший человек?

— Да, чудесный. — Катарина, казалось, была рада этой перемене темы. — Он очень добрый и надежный.

— Он банкир?

— Да, и любит свое дело.

— Я рада. Я часто думала о том, что случилось бы с тобой, если бы вы тогда не встретились. В Нидерландах…

Рахель поежилась и подумала, что лучше не углубляться в эту тему.

— Тебе нужно было уехать оттуда. Вильгельмина не дала бы тебе жизни. Ты бывала там позднее?

— В Амстердаме, один раз, когда умерла Анна. Джоханнес был безутешен. Я всегда думала, что они умрут в один день. — Она быстро взяла хлебец и стала отрешенно намазывать его малиновым джемом. — И в Роттердаме, семь лет назад. Тогда моя дочь давала свой первый концерт в Нидерландах, в том самом храме, где мы обвенчались с Адрианом. Он не поехал, ведь они никогда не ладили с Вилли, своей враждой они бы только все испортили.

— Она все еще думает, что ты вернешься?

— Конечно.

Рахель кивнула, вспомнив крепкую, упрямую женщину. Та много лет на правах старшей сестры опекала Катарину и была самой близкой подругой Рахель. Вильгельмина Пеперкэмп с огромным презрением отнеслась к нацизму еще до того, как случились Австрия, Чехословакия, Польша и, конечно, задолго до немецкой оккупации Нидерландов. Рахель не встречала человека, на которого можно было так положиться.

— Да, могу поверить.

— А ты видишься с ней?

Учитывая разницу в пять лет между сестрами, в дружбе Вильгельмины Пеперкэмп и Рахель Штайн было больше равенства. А Катарина для них всегда оставалась ребенком. Все они оберегали ее — и Вильгельмина, и Джоханнес, и Рахель, и ее брат Абрахам. Все. Возможно, они надеялись, что если им удастся уберечь ее от ужасов войны, то это каким-то образом поможет им сохранить себя. Но война все-таки не прошла мимо нее. У них не хватило сил, чтобы помешать этому. Война отняла у нее юность. Теперь Рахель понимала это, но задавалась вопросом, чувствует ли Катарина, что обманула их ожидания.

— Ну как я могу увидеть Вилли? — усмехнулась Рахель. — Ты же знаешь, она никуда не ездит, а я не хочу возвращаться. Она присылает мне открытки по праздникам. Пишет о тебе, о Джулиане, о своих бегониях.

— А ты пишешь ей? — спросила Катарина.

— Нет, но это все равно не останавливает Вилли, она делает то, что считает нужным. А если бы она перестала… — Рахель уклончиво пожала узенькими плечами. — Не знаю. Может, тогда писала бы я. — Она вздохнула и взяла маленький сандвич с копченой семгой. Она не была голодна, но знала, что нужно поесть. Пять лет, проведенные на грани голодной смерти, выработали у нее особое отношение к еде. — Катарина, ты догадываешься, зачем я здесь?

— Могу предположить.

— Я видела его, — сказала Рахель, опуская все вступительные слова. — Я видела Хендрика де Гира.

Катарина прикрыла глаза и застыла, как будто даже перестав дышать. Рахель подумала, что подруга сейчас потеряет сознание.

— Катарина?..

Та открыла глаза.

— Все нормально, — слабо произнесла она. — Извини.

— Не извиняйся.

— Я заставила себя поверить, что его нет в живых.

— Хендрика? — вскричала Рахель. — Да он переживет нас всех. Это его дар, ты же знаешь, — или его проклятие. Помнишь, как он однажды принес нам шоколад? У нас ничего, кроме свеклы, не было, и мы питались ею день за днем, а тут появился Хендрик с шоколадом. Мне казалось, что я ничего вкуснее не пробовала. Он был так горд, а мы так дрожали от радости, что нам даже не пришло в голову поинтересоваться, где он раздобыл шоколад. Ведь ты знаешь Хендрика. Он из тех, кто любого достанет и вытрясет из него все, что ему надо. Но на этот раз Катарина, я хочу, чтобы все было наоборот. Я мечтаю, чтобы Хендрика де Гира хорошенько тряхнули.

Катарина, не отрывая глаз, смотрела на остывший чай, покрытый пленкой сливок. Ее хлебец лежал нетронутым.

— Где ты его видела?

Рахель откусила сандвич с кресс-салатом.

— По телевизору, две недели назад. Думаю, это была судьба. Ты знаешь, мы с Абрахамом перебрались в Палм Бич.

Перед ее мысленным взором промелькнули тридцать лет жизни в Голливуде, где они с братом стали одними из самых удачливых и толковых агентов. Но сейчас Голливуд казался таким далеким. Амстердам и прошлое были гораздо ближе.

— Я никогда не любила Лос-Анджелес, не знаю почему. Как бы то ни было, сейчас я могу наблюдать за целой группой новых политиков. Я всегда смотрю по телевизору политические новости; разумеется, это началось после Гитлера. У нас есть один сенатор, Сэмюэль Райдер. Очень приятный, обаятельный, по-моему, чересчур консервативный, но в целом — ничего такого, с чем я не могла бы смириться. И вот однажды смотрю я в местных новостях, как репортер ловит Сэма Райдера в тот момент, когда его машина попадает в пробку, и начинает засыпать сенатора вопросами — ну, ты знаешь, как они это делают, — о каком-то альтернативном законопроекте, который он поддерживает, а рядом с ним сидит Хендрик де Гир. Хендрик! В лимузине, с сенатором Соединенных Штатов.

Звякнул колокольчик, Рахель оглянулась на входную дверь и проводила взглядом двух молодых женщин, нагруженных хозяйственными сумками. Из одной сумки торчали рулоны яркой рождественской оберточной бумаги.